Читаем Очень странные увлечения Ноя Гипнотика полностью

Мистер Таттл приказал нам открыть Стейнбека, и смех уступил место картинам пыльных бурь, пьянства и стертых шин по пути на Запад, где неизменно пышные молочно-белые груди сельской Америки терпеливо ожидали нашего прибытия.

Когда урок закончился, я задержался в классе, пока все не вышли, и подобрал оброненную Пэришем бумажку. Быстро спрятав ее в карман, я отправился в ближайший туалет и заперся там в кабинке.

Это была фотография: обычный портрет молодого человека, который смотрел слегка мимо камеры и не столько улыбался, сколько держал улыбку про себя. На оборотной стороне я обнаружил надпись: «Свет слишком ярок. С любовью, Э.». Вечером я обшарил весь Интернет на предмет этой фразы (совершенно невнятной), а также досконально изучил страницу Понтия Пилота на Фейсбуке в поисках молодого человека с фотографии, но впустую. Фраза казалась смутно знакомой, и сначала я решил, что она связана с «солнечным методом», о котором говорил Пэриш, но нет. Суть была в другом, просто я не мог ее ухватить.

Так всегда и выходит с моими странными увлечениями.

<p>9. разговоры про Твиди, колледж и все такое</p>

Джейк Лонгмайр возвращается из туалета.

– Ну чё, – говорит он, и его «ну чё» означает, что весь мир прямо-таки извертелся в ожидании его возвращения. – Я забыл, о чем мы тут говорили.

– О том, какая шняга эта группа Wilco, – подсказывает Алан.

– Полегче, бро, – замечает Джейк. – Гордость Чикаго требует уважения.

– Не дождутся.

Я сижу в углу храма еды и напитков и допиваю пятую бутылку «Урагана» (номер четвертый прошел как по маслу). Здесь собралась куча людей, все разговаривают и смеются, но каждый посматривает на Джейка. Он словно солнце, вокруг которого вращается небесный свод с россыпью мелких звездочек.

Алан курит траву. Понятия не имею, откуда она взялась.

– Я просто не врубаюсь, почему все так тащатся от Твиди, – продолжает Алан. – Чувак вообще не умеет петь.

Джейк допивает пиво из банки, сминает ее в ладони, а другой рукой одновременно берет следующую банку.

– А что, по-твоему, Ван Моррисон умеет? Или Джим Моррисон? Их главная фишка в уникальности. Или взять вот этого хрена, – Джейк указывает на мою футболку, – Боуи. Думаешь, он умеет петь?

Большой глоток. «Ураган», не подведи!

– Чё это у тебя? – спрашивает Джейк про мою бутылку.

– «Ураган». – Еще глоток, а потом: – Вкуснота.

– А, точно, бабский коктейль. – Джейк издает отрывистый хохоток. – Похоже, Алан на тебе изрядно потоптался, бро.

Прежде чем Алан успевает выкинуть допитую банку, Джей поднимает свое «Ледяное крепкое» в знак приветствия, и Алан делает вид, что все в порядке, а я уже готов отменить прежнее решение никому не затыкать рот кулаком, и мало того, желаю принять декрет, запрещающий наглым гомофобам владеть такими офигенно шикарными кухнями.

– Ну а ты как, Оукмен?

Алан и Джейк смотрят на меня. Вопрос задал Джейк, поэтому все присутствующие хотя бы краем уха прислушиваются к моей реакции.

– В смысле?

– Насчет спорта в колледже. Будешь плавать?

– А… Да я пока не решил.

– Давай-давай. Скорость у тебя что надо. – Тут Джейк показывает на Алана: – Не то что у этого щегла.

Все смеются, Алан в ответ бросает пустую банку Джейку в голову.

– У меня тоже скорость что надо, – говорит Алан.

– Да? – парирует Джейк. – А ты докажи.

– Чего?

– Давай наперегонки.

Алан давится дымом от косяка:

– Нет уж.

– Слушай сюда. Победишь меня, и я дам тебе на него полюбоваться. – Джейк тычет себе в пах. – У меня там чисто «Титаник», бро.

Новый взрыв смеха, и внезапно у меня перед глазами появляется двенадцатилетний Алан, умоляющий никому не говорить, что он гей.

– Во-первых, это мерзость, – отвечает Джейку Алан. – А во-вторых, не хочу тебя позорить на твоем же поле. Слишком неспортивно.

– Да я вырос в бассейне. А еще занимаюсь в новом спортклубе в Элджине. Так что не боись, ты меня не опозоришь.

Алан уточняет, какая дистанция, и Джейк отвечает:

– Пятьсот баттерфляем.

Такой дистанции не существует, но, видимо, когда у тебя крутая кухня и столько звезд на орбите, можно городить любую чушь.

Джейк спрашивает:

– Ной, а ты какие дистанции плаваешь?

– Средние, – с трудом выдавливаю я. – Двести на спине, четыреста вольным.

Джейк приветственно поднимает банку «Ледяного крепкого»:

– У нас тут завелся хренов Майкл Фелпс!

Народ хихикает, а у меня проявляется новый побочный эффект «Урагана».

– Вообще-то, Фелпс прославился баттерфляем. В смысле, он плавал и на спине, но там у него только серебро Тихоокеанского чемпионата. В вольном стиле, насколько мне известно, он не завоевал ни одной награды на моей дистанции. Так что сравнение неудачное.

Все таращатся на меня.

– Чувак, – удивляется Алан, – ты чего взъелся?

– Все путем, – говорит Джейк. – Человек с принципами. Уважаю. – Он отхлебывает пива, вытирает губы тыльной стороной руки. – И как спина, бро?

Я пожимаю плечами. Больше ответить нечего.

– Мой двоюродный брат как-то заработал защемление диска или типа того. Лежал в лежку неделями, – продолжает Джейк. – А ты, братан, по-моему, вполне бодряком.

– А ты, по-моему, титанический мудак.

Алан спрыгивает с кухонной стойки:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019
Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Что будет, если академический искусствовед в начале 1990‐х годов волей судьбы попадет на фабрику новостей? Собранные в этой книге статьи известного художественного критика и доцента Европейского университета в Санкт-Петербурге Киры Долининой печатались газетой и журналами Издательского дома «Коммерсантъ» с 1993‐го по 2020 год. Казалось бы, рожденные информационными поводами эти тексты должны были исчезать вместе с ними, но по прошествии времени они собрались в своего рода миниучебник по истории искусства, где все великие на месте и о них не только сказано все самое важное, но и простым языком объяснены серьезные искусствоведческие проблемы. Спектр героев обширен – от Рембрандта до Дега, от Мане до Кабакова, от Умберто Эко до Мамышева-Монро, от Ахматовой до Бродского. Все это собралось в некую, следуя определению великого историка Карло Гинзбурга, «микроисторию» искусства, с которой переплелись история музеев, уличное искусство, женщины-художники, всеми забытые маргиналы и, конечно, некрологи.

Кира Владимировна Долинина , Кира Долинина

Искусство и Дизайн / Прочее / Культура и искусство