Читаем Очень странные увлечения Ноя Гипнотика полностью

– Я серьезно, Ной. Я не хочу оказаться в таком мире, где вас с Аланом не связывают безнадежные романтические чувства. – Мелькает слабая улыбка, но тут же исчезает. – Слушай, – говорит Вэл, – знаю, ты вообще не хотел идти. Прости, если получилось не очень. Потерпи еще часок, и я тебе отвезу домой. Между прочим, мог бы пока и в библиотеке зависнуть.

– В библиотеке?

Она кивает:

– Ага, прямиком из «Красавицы и чудовища». Честно говоря, я поражена, что ты до сих пор там не окопался.

– Где это?

Она показывает в конец коридора, где потолок переходит в высокий арочный проем, за которым виднеется тускло освещенная комната.

– Ни в чем себе не отказывай, – говорит Вэл, направляясь в сторону туалета. – Скоро я за тобой приду.

Снова оказавшись в одиночестве, я бреду в конец коридора и заглядываю в пещеру, набитую книгами: все стены сплошь увешаны полками с книгами, старыми и новыми. А в углу, в кожаном кресле у незажженного камина – то ли пленник армии книг, то ли ее главнокомандующий, – сидит незнакомый парень и поет хорошо знакомую мне песню.

<p>11. Ротор, беседа</p>

– Привет.

– Блин, чувак! Ты меня напугал.

– Извини, я просто… ты как раз пел.

– А… Ну да. Мама говорит, что я пою на автопилоте, вроде как нервный тик. И что я пел?

– Space Oddity.

– Вижу, ты тоже фанат Боуи?

– Чего?

– Я про футболку.

– А, ну да. Точно. Ладно. Извини, что напугал.

– Ты ведь Ной, да? Одна треть Валаноя?

– Треть чего?

– А вы специально подружились, потому что у вас имена сочетаются?

– Не понял…

– Эй, очнись. Валерия. Алан. Ной. Валаной. Точь-в точь название лыжного курорта.

– Так а ты тоже из нашей школы или?..

– Не-а, я на индивидуальном обучении. Но я видел вас на улице. У тебя все нормально? Ты вроде как плакал?

– Значит, ты живешь по соседству?

– Ага, тут за углом, на Пидмонт-драйв. Я Ротор.

– Кто-кто?

– Ротор Лавлок.

– Ой.

– Что?

– Кажется, я недавно говорил с твоей сестрой. Сара, да?

– Да, точно.

– Круто. Если что, я без всякой задней мысли.

– Мне это и в голову не пришло. Хочешь?

– Нет, спасибо. Вообще-то, я не курю траву.

– Как скажешь.

– Ну ладно. Было приятно познакомиться.

– Слушай, а можно с тобой минутку поговорить откровенно, Ной? Ты похож на человека, с которым можно откровенно поговорить.

– Хм. Неужели?

– Последний час или около того я размышлял над происхождением слова «беседа».

– Правда?

– Когда я нервничаю, то читаю словари. Они меня успокаивают. Короче, оказавшись в этом доме среди полчищ пьяных клоунов, я принялся размышлять над словом «беседа», которое, если верить словарю, означает… Так, куда оно делось? Ага, вот: «Вербальный обмен впечатлениями, наблюдениями, мнениями или идеями»… и знаешь, что я внезапно понял?

– Нет.

– Мы тут наблюдаем монологи, совместное распитие, танцы, сплетни, шашни, тусню всех сортов, но во всем этом огромным сраном доме не встретишь ни одной беседы. Без обмена нет и беседы. И знаешь, о чем я тогда подумал?

– Нет.

– Я даже не помню, когда в последний раз вел настоящую беседу, которая соответствует определению в словаре. И я пообещал себе завязать разговор с первым же встречным, если он не полный кретин. И тут опаньки – вот он ты!

– А…

– Ты ведь не полный кретин, Ной?

– Хотелось бы думать, что нет.

– Итак, побеседуем?

– Так мы уже, разве нет?

– Не-а, до сих пор я в основном жаловался на жизнь, это не считается. Вот, садись в одно из здешних безумных кресел. Хочешь виски? У Лонгмайров хороший бар. Что тут у нас… «Спрингбэнк» десятилетней выдержки? Нечто под названием… «Гленморанджи»? Не уверен, что правильно произношу. Ого, круто, тут вообще двадцать шесть лет выдержки. Односолодовый, что скажешь?

– Скажу, что для непенсионера ты неплохо разбираешься в виски.

– Вот, попробуй-ка.

– Что это?

– Пятнадцатилетний «Лафройг». Папин любимый.

– Ух-х!

– Заценил? Аж шерсть на груди сразу колосится, скажи?

– На вкус как жидкая лава.

– Ну ладно. Вот мы сидим, пьем, беседуем как взрослые. Теперь расскажи мне что-нибудь о себе. Только по-настоящему. А я расскажу что-нибудь о себе. Не забывай: обмен идеями.

– Слушай, Ротор. Все это как-то странно. Тебе не кажется?

– Если и так, то только потому, что мы разучились вести настоящие беседы.

– Хорошо, ладно. У меня есть друг Алан.

– Так.

– Совсем недавно мы поругались на кухне. Или не поругались, а точнее… не знаю. Я кое-что ляпнул.

– Продолжай.

– Алан мой лучший друг, и я его люблю, но иногда он задалбывает. Иногда задалбывают даже всякие мелочи, вроде их болтовни про Wilco.

– Про группу.

– Ага. И Джейк обожает Wilco, а вот Алан их ненавидит, и они стали препираться.

– Ну и? Ты любишь Wilco?

– Вообще-то, мне они безразличны. Я не склоняюсь ни на ту, ни на другую сторону, что теперь считается утраченным искусством. Типа, надо обожать или ненавидеть, иначе твое мнение не в счет. Но не все сводится к лучшему и к худшему. Не все на свете рулит или сосет, какие-то вещи просто немножко хорошие или немножко плохие, вот и всё. Но что касается Алана…

– И что?

– Ничего. Не важно.

– Все нормально, Ной. Мне можно доверять.

– Я даже слышал про тебя. У нас в округе не так много Лавлоков.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019
Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Что будет, если академический искусствовед в начале 1990‐х годов волей судьбы попадет на фабрику новостей? Собранные в этой книге статьи известного художественного критика и доцента Европейского университета в Санкт-Петербурге Киры Долининой печатались газетой и журналами Издательского дома «Коммерсантъ» с 1993‐го по 2020 год. Казалось бы, рожденные информационными поводами эти тексты должны были исчезать вместе с ними, но по прошествии времени они собрались в своего рода миниучебник по истории искусства, где все великие на месте и о них не только сказано все самое важное, но и простым языком объяснены серьезные искусствоведческие проблемы. Спектр героев обширен – от Рембрандта до Дега, от Мане до Кабакова, от Умберто Эко до Мамышева-Монро, от Ахматовой до Бродского. Все это собралось в некую, следуя определению великого историка Карло Гинзбурга, «микроисторию» искусства, с которой переплелись история музеев, уличное искусство, женщины-художники, всеми забытые маргиналы и, конечно, некрологи.

Кира Владимировна Долинина , Кира Долинина

Искусство и Дизайн / Прочее / Культура и искусство
Комната бабочек
Комната бабочек

Поузи живет в старинном доме. Она провела там прекрасное детство. Но годы идут, и теперь ей предстоит принять мучительное решение – продать Адмирал-хаус и избавиться от всех связанных с ним воспоминаний.Но Адмирал-хаус – это история семьи длиною в целый век, история драматичной любви и ее печальных последствий, память о войне и ошибках нескольких поколений.Поузи колеблется, когда перед ней возникает самое желанное, но и опасное видение – Фредди, ее первая любовь, человек, который бросил ее с разбитым сердцем много лет назад. У него припасена для Поузи разрушительная тайна. Тайна, связанная с ее детством, которая изменит все.Люсинда Райли родилась в Ирландии. Она прославилась как актриса театра, но ее жизнь резко изменилась после публикации дебютного романа. Это стало настоящим событием в Великобритании. На сегодняшний день книги Люсинды Райли переведены более чем на 30 языков и изданы в 45 странах. Совокупный тираж превысил 30 млн экземпляров.Люсинда Райли живет с мужем и четырьмя детьми в Ирландии и Англии. Она вдохновляется окружающим миром – зелеными лугами, звездным небом и морскими просторами. Это мы видим в ее романах, где герои черпают силы из повседневного волшебства, что происходит вокруг нас.

Люсинда Райли

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература