Очень женская проза

Не обратить внимания на тетю Теру нельзя. На снимках, приходящих в толстых, добротных, мягко шелестящих пакетах, тетя Тера восседает в окружении кудрявых детей и внуков, как седеющая Праматерь, глава и хранительница рода. Стася, Боря, Леня, Миша, Софочка – и обязательно рядом неизменная, как Фудзи на японской гравюре, благостная, мудрая, лучистая тетя Тера.

У Юли их много скопилось, этих снимков. И даже пакеты хранились зачем-то – дрянь в общем-то, шелуха, копеечная упаковка. Но вот поди ж ты – точно и эти конверты хранили самый дух их жизни, неведомой теперь, которую так хотелось удержать, приблизить.

Стася, Боря, Леня, Миша, Софочка. Друзья детства и юности, чьи имена так привычны были губам, чей смех и топот звучал недавно на верандах родительских домов, в аллеях городского парка. Сколько брошено, сколько оставлено! Пикники в загородных рощах, теннис в прохладных залах спортивного общества, подарки к Новому году и первомайские демонстрации, поцелуйчики в зарослях сирени, секреты, толстые умные книги, ходившие в полулегальных, пропахшие душным и терпким запахом еврейских библиотек. Слухи о погромах, ложь в пятой главе, первые свадьбы, детские колясочки… Древняя родина манила их и сманила-таки: не для себя, так хоть для детей, говорили дети тети Теры и уезжали, ускользали, таяли в небытии Стася, Боря, Леня, Миша, Софочка…

Давно перестало щемить сердце при виде чужих занавесок в окнах родных некогда домов, веселых, хлебосольных, где в суматошной толчее гостей и родственников хватало каждому любви, заботы, внимания. Давно уже жизнь шла по-другому, за плечами осталось короткое замужество, Димка подрастал, пошел в школу.

Юле было едва за тридцать. Молодая, здоровая, красивая женщина с хорошим вкусом, хорошим заработком, хорошей квартирой, где тщательно и любовно подобрана всякая мелочь, где мягкий ковер радует ноги, вид из окна радует глаз, а над кухонным столом свисает тяжелая лампа под шелковым абажуром – как у тети Теры.

Представился случай с оказией отправить в Иерусалим посылку. Заготовлены были гостинцы для всех тетиТериных отпрысков, и кто-то посоветовал записать и отправить видеописьмо – с видом родного города, улиц, развалин монастыря, проспектов, просторов… Идея понравилась, договорились о камере напрокат.

С утра пошел дождь, мелкий, гадостный, серым сукном занавесивший окна. У Димки на щеках выступили диатезные пятна, и жалко было смотреть на него. Олег все не ехал, хотя договорились же, что машина нужна точно ко времени. Она нервничала, сломала ноготь, а из зеркала вдруг мельком глянула на нее растрепанная испуганная девочка. Но всего на мгновение: тут же заострились и посерели черты, обозначились лиловатые впадины под глазами. Она ужасно выглядела.

Олег наконец приехал, был отчитан за опоздание, и они покатили по городу – мимо фонтанов, смешавших свои струи с дождем, мимо Дворца культуры, куда бегали со Стасей на танцульки, кафе-мороженого, где тайком от родителей поглощались несметные порции пломбира с малиновым сиропом, от которого ныли зубы, мимо парка, мимо родильного дома, больничного сквера, церкви, школы – мимо, мимо, мимо… Город наполнился воспоминаниями, красным мерцал хищный глаз камеры, и, должно быть, из-за дождя, вспоминалось все как-то грустно, нежно, прозрачно.

Снимали и в доме. Димка усажен был за пианино и сбивчиво, но старательно исполнил пьесу. Неизвестно откуда взялся Димкин носок, попавший в кадр, – одинокий детский носочек в чисто убранной гостиной.

А потом Юля сидела за кухонным столом под оранжевым тети-Териным абажуром и читала на память Ленины стихи, печальные и дерзкие. Леня давно уже не пишет стихов, переводит технические статьи с иврита на русский и обратно, а жаль. Когда-то он сам заносчиво декламировал их с игрушечной эстрады клуба, закинув голову и не глядя в зал, преодолевая согласные, чуть заикаясь, выпевал нагловатые рифмы и посвящал их Юле. Она припомнила и это, улыбаясь в камеру, а Олег барабанил пальцами по крышке стола.

– Так вот мы и живем. Все у меня хорошо, лучше и быть не может. Димка растет. Все замечательно.

Голос ее подвел, дрогнул, она стушевалась. Оператор пообещал лишнее вырезать и ушел. Засобирался Олег.

– Сегодня не мой день. – В прихожей она прижалась к его куртке, пахнувшей машиной и сыростью. – Когда теперь?

– Не знаю, – он растрепал ей волосы, – я ведь на чемоданах сижу. Вот только дождусь звонка…

– Зачем ты ему вдруг понадобился? – Она смотрела снизу, отмечая, что побрит он неважно, ворот рубашки затрепался. Понимала, что это чушь, но все казалось, что та, другая, с которой его приходилось делить, совсем за ним не следит, не любит и не жалеет. – Перед отъездом забеги. Или хоть позвони, Олежек. Ладно?

Почему иные встречи бывают так несвоевременны? Произойди это десять, пусть даже пять лет назад, все было бы по-другому. Или только так кажется? Тогда они были глупее, моложе, безрассуднее, жизнь казалась полной случайностей. У Олега растет дочь, младше Димки на два года, глазастая вертушка, похожая на отца. Конечно же, он ее не оставит.