Очередь

А уж когда Зоя на просьбу Лихвина утолить жажду (что было скрытым приглашением к откровенности, ведь он легко мог напиться из-под крана) принесла компот и, глянув на учетчика, шваркнула стакан об пол, вместо того чтобы дать в руки, стало окончательно ясно, против кого все раздражены. Лихвин спросил глазами, надо ли удалить учетчика из столовой. Но пекарка гримасой дала понять, что не надо: такое могло быть расценено как скупость и негостеприимство с ее стороны, а она бы этого не хотела, потому что дело не в этом. Лихвин стал собирать стекло, чтобы выиграть время и сообразить, что же предпринять. По совести не он, а учетчик должен был ползать на коленях и поднимать осколки.

К счастью, Зоя не осталась равнодушной к стараниям Лихвина. То, что он фактически отдувался за другого и подвергся унижению вместе со служащей, смягчило ее гнев, и кое-какой намек она все-таки сделала. Она вымазала Лихвину тестом лицо в знак дружеского расположения и чтобы дать почувствовать, что особенность сложившейся ситуации в нерасторжимом сочетании забавного и унизительного, и это, хочешь – не хочешь, придется проглотить. Лихвин последовал Зоиной подсказке. Чтобы избавить присутствующих от лицезрения учетчика, один его вид нервировал женщин, Лихвин ушел в кухню, где поварихи постепенно обступили его, и в ярких красках изобразил похождения учетчика в городе.

Лихвин всячески пытался внушить им, это было единственное спасение в сложившейся ситуации, что в облике и поведении учетчика гораздо больше нелепого, чем оскорбительного, и он не стоит того, чтобы на него обижаться. Даже хорошо, что он не пытается угождать служащим: при его чудовищной неуклюжести это не вызвало бы ничего, кроме стыда и досады. В городе и в очереди учетчик зеленый новичок, по несчастному стечению обстоятельств попадающий в положения, требующие изрядного знания городской жизни и большого опыта очередестояния. Отсюда путаница и трагикомизм. То учетчик делает лишнее, то пренебрегает обязательным. Когда шофер автобуса великодушно закрыл глаза на безбилетных пассажиров, учетчику следовало вместе со всеми благодарно затихнуть в углу, а он шатался по салону и отвлекал водителя разговорами. Он совершал бестактность за бестактностью. Во дворе учреждения еще не занял очередь, а уже ввязался свидетелем в чужой спор. Порядочные свидетели ограничиваются изложением фактов, учетчик же возомнил, что имеет право на высказывание личного мнения, не имеющего отношения к делу, в результате докатился до смехотворной и возмутительной агитации за самороспуск очередей. Словом, чудик мечется по городу, как шальной, ничего не знает про место, куда его занесет следующий рикошет, и отскакивает от каждой поверхности, вместо того чтобы проникнуть под.

Самое поразительное – это, конечно, посещение столовой. Ведь со двора пятиэтажки на Космонавтов,5 он мог идти на все четыре стороны. Но каким-то непостижимым ветром его занесло в горсадовскую столовую, где присутствие новичка, особенно из очереди Ко.5-II, совершенно непозволительно, потому что и самые искушенные, бывалые очередники заглядывают сюда с трепетом, призывают на помощь весь свой такт и ходят, как по лезвию ножа, с оглядкой во все стороны, а если физиономии при этом самые простецкие и развеселые, то это ведь тоже одно из правил приличия. Разумеется, после жуткой, трагической случайности проникновения в столовую учетчик не мог не наломать дров. И он их наломал. В столовой его талант все делать невпопад проявился в полной мере!

В этом месте своего странного повествования, казалось, он рассказывает сон, Лихвин сбавил пыл и пояснил, что в пух и прах раскритиковал учетчика в глазах поварих не из личной неприязни, а потому, что только так, беспощадным высмеиванием, можно было остудить их гнев и спустить дело на тормозах. Это испытанная уловка, и в какой-то момент Лихвин подумал, что сработало. Как поварихи ни крепились, ни поджимали губы, смех прорывался наружу. Особенно когда Лихвин пересказывал страстные воззвания учетчика к очереди, вроде того что «хватит греться от фонарного света!». А когда Лихвин изобразил, как отважный ниспровергатель городских порядков упал в обморок, пока ему всего лишь рисовали на руке номер, поварихи рассмеялись всей бригадой. Женщины веселились от души, и Лихвин решил, что дело замято, что не захочет Зоя в радостный день 25-летия трудовой деятельности изводить себя мыслями о незваном невежливом госте. Лихвин вышел из кухни успокоенный, и зря, потому что обида не улеглась, а зрела. Зоя категорически потребовала извинений учетчика.