Очередь

«Он прав. А чего тогда приехала? Но я думала… Думала. Есть правила игры: раз начала играть — соблюдать надо. У виска целует. Шаблон. И „дед“, наверное, также бы у виска поцеловал. И эта музыка… Слышу ритмы миллионов. А по возрасту он где-то на рубеже этой музыки и той…»

— Отстань, Валера. По-моему, у тебя нет ни прав, ни оснований для такой кипучей активности.

— Прав — не знаю. Основания есть.

Лариса резко встала и выключила магнитофон.

— Надоело! Надоела эта музыка. Надоел твой поп-арт. Надоел твой Хемингуэй у тебя на стене. Пора его уже снимать, освободить место для другого стандарта. Стандарты приходят и уходят. Идешь по улице, и сотни людей идут и орут этими ублюдками цивилизации, — она ткнула магнитофон, — и гоняют эти круги, качают всех, кто поближе. Из тысячи окон одна и та же музыка несется, с одной и той же громкостью — насколько позволяет мощь аппаратов и количество денег. Это их, это ваше дело, ваше право, но меня, понимаешь, меня оставь в покое. Своего хочу! Хоть немного, хоть что-то по-своему.

— Ты, по-моему, уже слишком разгорячилась. От питья или от усталости? Я понимаю: мы устали, но ты-то чего возникаешь? Не нравится тебе этот стандарт — значит, хочешь другой. Не хочешь, скажем, битлов, «Бонн М», стало быть, хочешь Бетховена, Моцарта. И вам имя — легион. Почему же ваш легион лучше того?!

— Он мой. По душе мне. Люб мне, понимаешь?

— Там идет когорта. Здесь идет когорта. В чем разница? Чего шумишь?

— С этой музыкой я иду со всеми в одном ритме, в одном балдеже. А в своей когорте я могу сидеть и думать про свое. Отдельно. Понял? Не хочу со всеми!

— Заковала себя в одни рамки и противишься иным. Что за ограниченность? Хемингуэй не понравился!

— Да он ни при чем. Музыка тоже. Портреты те же, поцелуи те же. Сначала рука, кисть, потом ладонь, потом щека, потом висок, рука на плечо. Чуть что не так — трусость. И чтоб посметь — выпить надо.

— А у тебя? Сначала разрезать — потом зашить. Одно и то же.

Видно, Валерий обиделся на обвинение в трусости без вина, видно, понял его как приглашение и отреагировал точно и однозначно: обе руки сначала положил на плечи, затем взял в руки лицо, потом повернул к себе и стал целовать в глаза, в губы…

«Господи! Надоумила! Стас всегда был неожиданным. То говорил, то молчал, то целовал… И никогда этого спорта… в людях… в поцелуях…»

— Ну перестань, Валерий, перестань. Сообрази же… Ты же умен…

— Да почему же? А в тот раз?

Валерий опять крепко ее обнял и стал целовать. Она упиралась ладонями в грудь, напрягалась, пыталась голову опустить пониже. Руки скоро обмякли, и она лишь голову подогнула пониже.

— Да отстаньте же!

Валерий откинулся на тахте. Дышал тяжело. Покраснел. Вены на шее сильно вздулись.

Лариса отвернулась от него, села на край тахты.

«Вечная борьба! А вены вздулись. Правое сердце плохо работает. Сил уже никаких нет. Черт с ним. Больше не могу. Ладно… Чего же он молчит? Молчит. Ждет. Что ждать-то? Никого нет. А Дима бы что делал? Наверное, не так. А какую бы он музыку поставил? Другую. А может, и не ставил бы. Интересно. Да у него дом, семья. Не супермен. Может… Говорит что-то? Нет. Иль похрапывает? Нет. Молчит. Уснул, наверное. Мы устали. Парилка. Борьба. Не похрапывает…»

Лариса посидела, помолчала, успокоилась в конце концов повернулась… Валера был мертв.

Прошло время.

Лариса Борисовна положила ручку, взяла колпачок, лежавший справа, навинтила, положила ручку прямо перед собой, заложила руки за голову, потянулась, выгнулась, как кошка, — только вперед, закинув голову и плечи. Потянулась без звука, тихо…

И тут раздался телефонный звонок.

— Лариса, здравствуй.

— Здравствуй, Димочка.

— Можешь говорить?

— Как всегда.

— А можешь ли приехать?

— Могу. Говори куда.

— Так и надо говорить по телефону. Быстро, коротко, точно. Да — да, нет — нет, а остальное от лукавого.

Лариса энергично стала собирать свои бумажки, справки, папки — появилась цель…

Снова звонок.

И впрямь если жизнь идет нормально, то с годами ты звонишь меньше, а звонков в доме раздается больше.

— Я слушаю.

— Лариса Борисовна, есть возможность подвинуть очередь на защиту. У нас тут некая пертурбация в институте. Хотите?

— Конечно, хочу. Что для этого надо?

— Срочно приезжайте. Сейчас. К нам в институт.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. И побыстрее.

Движения несколько замедлились. Надо было что-то решать. Лариса положила подбородок на ладонь, но правильная, нормальная жизнь не дала ей подумать, посчитать, выбрать…

Снова раздался звонок.

— Да.

— Лариса Борисовна, у больной после вашей резекции сильные боли.

— Что, несостоятельность?

— Да, может быть. Раздражение брюшины.

— Надо брать?

— По-моему, надо. Мы ее уже берем на стол.

— Надо приехать?

— Решайте сами. Но здесь родственники больной, они ждут вас. Мы ждать не можем. Берем.

— Берите. Я…

Если жизнь идет нормально, правильно, — телефон звонит часто,..