Очередь

Киоск работал с десяти до пяти.

Если продажа билетов не начнется в течение ближайших трех дней, маловероятно, что он вообще попадет на этот концерт.

Ночью Сергей почти не спал, а на рассвете пришел в переулок первым, но киоск был закрыт, как и прежде. Не открылся он и во вторник, хотя к тому времени Сергей мог с удовлетворением отметить, что все его предположения окончательно подтвердились; очередь гудела от волнения, полнясь слухами о предстоящей симфонии Селинского. К утру среды в воздухе похолодало. Люди притопывали ногами в осенней обуви, пытались дыханием отогреть руки в перчатках; многие ушли пораньше, бормоча, что никакой концерт не стоит того, чтобы замерзнуть до смерти. Сергей упрямо ждал, хотя уже не чувствовал пальцев на левой ноге, а дыхание, вырывавшееся у него паром, нарастило целую бороду из мелких сосулек на его шарфе; но к середине дня ему тоже пришлось покинуть свое место в начале очереди, поскольку он рисковал опоздать на работу.

На следующем перекрестке навстречу ему проколесил видавший виды фургон. У Сергея заколотилось сердце; он повернулся и проводил его глазами. Фургон затормозил на обочине у киоска. Помятая дверь широко распахнулась, и Сергей, судорожно глотая воздух, бросился назад, но тут же наступил на шнурок, начал падать, но кое-как выпрямился и нырнул вперед, однако поскользнулся на льду и в этот раз уже не устоял на ногах, так что его подбросило на месте и понесло сквозь снежную пыль сугроба, и, закрыв глаза от мокрого хаоса, он скользил и кружился и еще не скоро остановился, растянувшись навзничь в ослепившем его вихре.

Какое-то время он не двигался. Потом, решив, что руки-ноги целы, открыл глаза и только попытался подняться, как увидел небо.

Бледное, пустое, необъятное, оно, казалось, плыло высоко-высоко в прозрачных сферах, постепенно оставляя позади все голубые тона и тени, пока на какой-то головокружительной, невообразимой высоте не представилось ему абсолютно отмытым от цвета, свободным от суеты, глубоким и чистым, словно суть одной постоянной, звонкой ноты.

Он лежал неподвижно и смотрел в небо.

Дверь фургона захлопнулась, и две пары ног под нелепыми углами пересекли опрокинутый горизонт. Первая пара, которая заканчивалась черными штиблетами, возможно, импортными, перешагнула прямо через него; вторая, неуклюжая, в валенках, обошла сбоку, запинаясь о привезенную стремянку. Сергей смотрел в небо. Откуда-то сверху послышался скрежет дерева по металлу, безапелляционный голос скомандовал: «Левее!» и «Не погни!» — и, спустя минуту, раздались удары молотка. Зима перехватывала каждый резкий стук, заглушая его в снежных завалах, не позволяя звукам отправляться в судорожный, вороний полет к небу; и небо оставалось к ним глухо, поскольку оно, такое далекое, было до краев переполнено своей собственной ясной, беззвучной, бесконечной музыкой. Когда удары прекратились, обе пары ног повернули обратно, прошагали мимо Сергея, дверца заныла, открываясь, и рявкнула, захлопываясь, мотор чихнул, кашлянул и крякнул — это фургон проехал мимо. Потом все затихло.

Люди из очереди помогли ему встать. Над киоском была прибита массивная вывеска. Блекло-синий текст объявлял: «КОНЦЕРТНЫЕ БИЛЕТЫ».

— Буквы-то выцвели: видать, не новая, — с неодобрением отметил гражданин в фетровой шляпе. — Наверно, где-то старый киоск снесли, а вывеску сюда присобачили.

Сергей безучастно посмотрел на вывеску, а потом, вспомнив про время, заторопился в театр. Ворвался он с опозданием на добрых полчаса, в облепленном снегом пальто, лишившемся двух пуговиц. Иван Анатольевич, с которым он столкнулся в коридоре у входа, испепелил его взглядом.

— Чтоб завтра в десять был как штык! — загрохотал он, когда Сергей протискивался мимо. — Кстати, если будет желание заглянуть — в пятницу я на месте.

Хрупкие январские дни — сплошное солнце и лед — вскоре помрачнели, сжались и убывающей серой вереницей потянулись к февралю. Как только Сергея отпускали из театра, он набрасывал пальто на плечи и, слишком торопясь, чтобы просунуть руки в рукава, бежал городскими улицами, а пальто скакало следом. День за днем он обнаруживал, что киоск заколочен, а пустынный переулок едва освещен лиловатым уличным фонарем. Тяжело дыша, Сергей ковылял к окошку, раз-другой обходил киоск и пытался заглянуть внутрь, чтобы определить, продавались ли днем билеты. Длину дневной очереди он теперь измерял на глаз, по состоянию тротуара: на дальних подступах асфальт сковывала твердая белая корка льда; по мере приближения к цели тротуар покрывался черными пятнами, а потом и вовсе обнажался, истоптанный десятками ног. Земля щетинилась сигаретными окурками; у него на глазах они за неделю-другую уверенно покорили ближайшие сугробы.