Очередь

Тогда-то на глаза мне и попалась первая бисерина. В щели паркетного пола застряла крошечная бусинка, яркая голубая крапинка света. При виде ее меня охватил тот же самый замирающий восторг, какой ощущаешь в раннем детстве от забавы под названием «секрет». Разгребаешь снег в поисках «секрета», своими же руками закопанного в землю несколькими днями ранее: под осколком стекла — конфетные фантики, шелковые лоскутки и прочие маленькие сокровища, добытые зимой в деревне. Теперь передо мной на полу двое мужчин суетливыми руками разворачивали ковер, а меня захлестывало такое же предвкушение, как в те минуты, когда мои застывшие пальцы выскребали твердый наст, чтобы явить миру яркую, чудесную вспышку цвета.

Одна-единственная бисерина — она полностью завладела моим вниманием, но следом на глаза попалась другая, потом следующая, потом еще одна — и стало ясно, что в гостиной все щели паркета усеяны крошечными бусинками.

Ковер благополучно занял свое место, но у меня вошло в привычку каждый день после занятий, прямо в балетном костюме, еще влажном от пота, ложиться на пол, отгибать ворсистый угол и кропотливо скрести в щелях острием булавки. Когда уставали глаза, весь мир сливался для меня в одно темное, плоское, грязноватое пространство, расчерченное нитями расплавленного стекла и золота. Подцепишь вереницу бисерин булавкой, освободишь из заточения — и драгоценные зернышки запрыгают по полу. Их были сотни: конусы с красными и белыми полосками, будто клоунские цилиндры; сверкающие стеклянные шарики; крохотные кубики в серебряную крапинку. В конце концов все они перекочевали в маленькую баночку из-под икры. Она хранилась у меня долго. А во время революции пропала.

Будь у меня слушатель, он бы, конечно, спросил, откуда взялись эти бисерины. Предположим, что он не слишком хорошо меня знает, и оттого у него нет причин не доверять моим ответам. Я бы с радостью ему рассказала. Бисерины эти были последними, забытыми весточками из необыкновенного, волшебного мира, подобно окаменелостям — кораллам и ракушкам, — которые остаются навеки замурованными в скалах, когда черные глубины моря уступают место берегу, утыканному пляжными зонтиками и детскими ведерками. Когда-то он был мне знаком, тот мир. Его населяли веселые, озорные эльфы, которые летали на спинках стрекоз, сшивали на небе кудрявые облака, притворялись мшистыми флюгерами на шпилях древних замков, перебрасывались солнечными зайчиками. А солнечные зайчики, падая на пол, застывали крохотными стеклянными бусинками.

Простите, что вы сказали? Ах, да так ли это важно? Ну хорошо, возможно, их рассыпали ребятишки, чьи родители снимали эту квартиру до нас. Могло статься, семья покидала город второпях, гонимая слухами о кровавых событиях в их собственной стране. Или, может быть, швея, не щадя своего слабеющего зрения, годами сидела в кресле у окна и зарабатывала на хлеб рукоделием. Или же… или же девушка, расшивавшая кошелек для своего любимого, получила внезапное известие о его гибели и выронила из рук недоделанный подарок.

Вот вы уж и не рады, что спросили.

Правдоподобные объяснения — они обычно самые простые и зачастую самые грустные…

7

Мрачным февральским днем, в конце месяца, терпение у людей лопнуло, и в очереди разгорелась шумная свара с привычными угрозами начистить кому-то очки и съездить кирпичом по башке. Выбираясь из толпы, чтобы избежать неминуемой потасовки, многие замечали коренастого человека с черной, как смоль, бородой, который вышел вперед и обращался к враждующим группировкам.

— Откуда он такой взялся? — недоумевали люди.

— Как пить дать вузовская крыса.

— He-а, с виду — проходимец какой-то.

— Один черт, ничего дельного не скажет.

Но в конце концов очередь все же снизошла до этого человека. Он, как выяснилось, предлагал радикальные преобразования, начиная с того, чтобы отделить любителей «Северных соловьев» от жаждущих послушать симфонию, и заканчивая тем, чтобы за каждым представителем симфонического лагеря закрепить номера с первого по трехсотый. Такая очередь, заявил он, беспрецедентна по своей природе; нужно выработать свод правил, составить списки, провести перекличку — и порядка станет неизмеримо больше.

Говорил он довольно пространно. Кое-кто сумел его понять.

Затем последовало время хаоса, замешательства и споров. Целыми днями без устали падал снег: крупные хлопья театрально вспыхивали и лучились под уличным фонарем. Склоки постепенно утихли. На четвертый день, когда снегопад наконец прекратился, женщина средних лет, с усталым лицом, одетая в пальто не по фигуре и промокшие баретки, получила бумажный квадратик и сжала его в застуженных, покрасневших пальцах. У нее был сто тридцать седьмой номер. В очереди перед ней стояла модница лет тридцати с ярко накрашенными губами, в песцовой шапке, закрывавшей лоб, а позади — маленький мальчик с глазами как озерца облачного неба.

Женщина с усталым лицом повернулась от первой ко второму.

— Вижу вас каждый день, а по имени не знаю, — сказала она. — Меня Анна зовут.

Часть вторая. Весна

1