Очередная задача

Глава первая

Газетный корреспондент Никифоров несколько сантиментален: советская пресса похожа на протокол, и человеку с хорошей фантазией здесь скучно, а когда нельзя излить фантазию на бумагу — она затопляет сердце. Он полагает — из-за зеркальных стёкол магазинов, кафе, контор — жизнь улицы похожа на живопись. Нищим на картине не подают.

От таких мыслей кажется, что вагон-ресторан отходит медленнее других вагонов. Нищие остаются с протянутой рукой.

Мимо нищих бесстрастно мчится, нагнувшись над мутной пивной бутылкой, председатель треста Шнуров; пиво в стекле цвета полей! Шнуров рассказывает корреспонденту, как он хочет электрифицировать Днепровские пороги. Мотая в руках какую-то папку, он говорит резко!

— Для успеха планов необходимо, чтоб ВСНХ и СТО имели мужество… товарищ, запиши…—

Сам он походит на отвергнутый доклад: в растрёпанных белобрысых волосах (такими нитками скрепляют неумело бумаги), словно красным карандашом зачёркнут его рот. Такие рты встречал корреспондент у девственников (наблюдение это — тоже от сантиментальности).

— Он женат? — спросил своего соседа корреспондент.

Шнуров вдруг выставил локоть, и плоскость его руки стала похожей на папку. А над локтем, неумело сгибая толстое тело, украшенное жемчужной запонкой, электрификацию прервали сахарные поставки, какие-то кардоленты, приводные ремни.

— Об этом после, гражданин Моштаков…

— Мы тремя словами договоримся, Павел Семёныч, мы на следующей станции сгружаемся. Хлеб везём в ваши заводы, бастуевцам…

— Надоели вы мне!..

Поставки были преисполнены сладострастия — и если окунать сладострастие в прорубь!.. Поставки объясняют корреспонденту, почему им не годится простуживаться в трестовой проруби:

— Наше знакомство с Павлом Семёнычем — к отдалённейшим временам… я — к тому, что слушать об электрификации мне всё известно: мы же на все тресты хлеб и сахар способствуем, — а тут минутка…

Сосед корреспондента шелестяще смеётся. У него горб на неимоверно длинных ногах (такие гвозди называются расшпилями), расстёгнутый ворот его рубахи наполнен мутно-загорелой, но всё же кожей, наполненной такой желтизной, какой цветут старинные бумаги. Он прокурор Пензы, а укоммунистил его Шнуров (достойную историю этого приплюснутого консисторского писца мы опубликуем позже).

— Моштаков-то? — презрительно шелестит он корреспонденту: — они с ним, как же, давние встречники. Я тебе сейчас обвиню их и оправдаю! Значит, было, парень, так…

Глава вторая

Осьмнадцатый год может походить на суму, отнятую у нищего. Небо — удлинённое из голодного серого холста, и, как вошь на лямках, на сером шоссе — одинокие пустые телеги.

И как кирпичная голодная телега — большой дом губисполкома. Не знающим русский язык можно бы рассказать — с таким рёвом и в такой тесноте мчатся со свадьбы телеги, кирпичные телеги губисполкомов.

Проходы, лестницы и коридоры замазаны людьми, пол заклеен истрёпанной кожей сапог. Рукавицы, ногти цвета чернильниц, пальцы, завёрнутые в полушалки — делегаты требуют удостоверений, пропусков, продовольственных карточек огромных, как шали. Лестницы пропитаны руганью в кровь и в бога. Стальные перья от холода тонут, стынут в чернилах, канцелярист плюёт в чернильницу — «кровушки бы твоей туды» — шепчет ему под ухом какая-то баба, он даже не оборачивается.

И только в кабинете председателя (не для того ли, чтоб осуществить) — ковры, широкий, как ворота, камин и с таким усилием тисненая мебель, будто не узоры, а сердце — всё напоминает, орёт о дешёвой славной пище. На коврах, похоже, делегаты становятся смелее, напоминают предисполкому Пензы — осуществить и накормить. Предисполком — губы у него эже бровей — кричит в телефон: «губпродком! удовлетворить немедленно делегатов!» Каких — он не помнит; почему не помнит? — Мандаты больше российских снежных полей, надо быть дикарём, чтоб запомнить эти одинокие верстовые столбы, похожие на славянские буквы. Предгубпродком посылает делегации обратно, и — удивительно, почему ни в одной улице не заблудятся с тоски у дощатых заборов? Они идут, идут — подобно некогда ходокам, в пустынях Сибири отыскивавшим хлебб и земли! (Одни только телефонные барышни знают правду: хлеба в городе много! В телефон всё время беспечный голос предисполкома Шнурова приказывает — выдать делегатам немедленно хлеб. А телефонные барышни получают осьмушку, они хотят плакать, — но рядом машина — и они говорят: «позвонила».)

Рядом у стола — представитель железнодорожников, беспомощно щупая красное сукно (он даже не думает о флаге); представители кооперативов, домкомбедов; начэвак. Шнуров шалеет от звонков, шума и топота, — временами кажется — комната в грузовике мчится по паркету, сейчас влетит в зал с белыми колоннами.

— Товарищи, прочное доверие рабочего класса необходимо оправдать… доставайте же, чорт бы драл, хлеба!..

— Денег, товарищ! Финотдел, банк — пусты. Закупить, товарищ Шнуров, не на что. Нетрудно понять…

— Займите! Совещание надо создать…