Очередное важное дело

Герц со вздохом подошел к зеркалу и внимательно оглядел себя, как будто они должны были встретиться сейчас же. Она считала его красивым, «видным», как она выражалась, и, возможно, даже сейчас думала так же. Ему в ней больше всего нравилась ее физическая заурядность, хотя она была миловидна и могла бы сделать из себя что-то большее. Очевидно, она считала, что это то ли не нужно, то ли невозможно. Так или иначе, она всегда выглядела практично, разве только чуть неопрятно, что всегда вызывало в нем стремление ее прибрать, сделать ей стильную прическу, слегка подкрасить ей губы и даже надушить ее духами, которые он с удовольствием ей покупал. Но духи она осмеивала и продолжала ограничиваться энергичным умыванием по утрам. Он находил ее естественный запах возбуждающим, хотя в глубине души был совершенно разочарован тем, что она нисколько не напоминала тех изнеженных женщин, к которым он привык с юности, женщин с накрашенными ногтями и лицами. Его тетушка Анна, например, всегда изысканно одевалась и делала укладку, а если от постоянных усилий она становилась слегка раздраженной, то он мирился и с этим. Инстинктивно он предпочитал женщин, которые что-то из себя строили, были капризны, даже жеманны, хотя и знал, что такое поведение вышло из моды. Джози, со своими густыми волосами и ненакрашенным лицом, которое он любил, не смогла затмить образ, который он, так или иначе, находил более доступным для своего понимания.

Но теперь они оба уже постарели, их внешность больше не была предметом обсуждения. В зеркале он видел мрачного узколицего мужчину, которого больше нельзя было соотнести с тем, кем он был в молодости, его приветливая улыбка померкла, более от одиночества, чем от пережитого. По правде говоря, он чувствовал себя столь же неподготовленным к жизни, как и в юности, хотя старался справляться, как справлялся всегда или как ему думалось, что справляется. Он знал, что он сутулится, что быстро утомляется, что он больше не может пройти пешком столько, сколько раньше, что он стал гораздо чувствительнее к холоду. Эта холодная весна, эти долгие светлые вечера сделали его беспокойным как в детстве, отгоняли сон до такой степени, что ему хотелось встать и начать день, даже притом, что день этот был бы таким же пустым, как ночь. Он вернулся мысленно к тем ночам, которые проводил с женой, но это не пробудило желания — странно, ведь они были такими пылкими партнерами. Он так жаждал тогда продолжительности, постоянства — после многих лет мимолетных связей, авантюрно затеваемых ради удовлетворения аппетита. О браке у него были такие же идеалистические представления, как у юной девушки, и он едва мог поверить своему везению, когда наконец перешел на положение женатого человека.

И он хотел, чтобы кто-нибудь был добр к нему, заботился о нем и утолял печаль, которая, казалось, никогда не проходила. Эта печаль не имела никакого отношения к тяготам жизни и разочарованиям, но была скорее наследием, которого он до конца не понимал. И приписывать эту печаль ранним лишениям, казалось ему, совсем не значило ее объяснить. Конечно, были и законные печали, которые были совершенно очевидны, но печаль переживала явления, ее вызывавшие, так что теперь она не только была неискоренима, но еще и обновлялась каждый день благодаря его стариковскому состоянию. Эти холодные ночи в несогретой постели были неприятны не только физически, но и эмоционально, и даже морально невыносимы. Жизнь не должна заканчиваться вот так. И он вынужден был признать, что развод хоть и вернул его опять к состоянию одинокого мечтателя, к состоянию, в котором он все еще лелеял образ Фанни Бауэр, но привел к сокращению тех радостей, которые еще могла предложить жизнь.