Очерк философии в самоизложении

Уже со второй половины XIX века становится ясно, что решение загадки человека таится не в метафизике, мистике или чем – то ещё в этом роде, а в биологии. Ответ на вопрос, что есть человек, ищется в динамике его природно-исторического становления. Теория эволюции, с Дарвина, а в особенности с Геккеля, приобретает статус основной дисциплины, и то, что она, дойдя до своего предела, должна была упереться в метафизику, не оставляло никаких сомнений. Вопрос формулируется с предельной ясностью: если биологический цикл развития приводит к человеку (человекообезьяне) и завершается на нём, то можно ли говорить о конце эволюции? Иначе: конец биологической эволюции означает ли конец эволюции вообще? Разумеется, нет. По той очевидной причине, что биологической человек – это не человек, а только начало, завязка, заявка, обещание человека. Человеком собственно можно его называть с той самой черты, когда он начинает всё больше отдаляться от общего (родового) в себе и соответственно приближаться к индивидуальному. Но здесь-то и образуется мёртвый узел: некий коллапс мысли, обсуждать который отказываются как биологи, так и философы. Биологи оттого, что биологи, ну а философы, наверное, оттого, что не философы. Концом эволюции это не может быть по той причине, что развитие не останавливается на австралопитеке. До этого последнего всё с большей или меньшей последовательностью описывается в биологии. Что начинается после него, никак не лежит уже в компетенции биологии. В чьей же? Говоря грубо и доступно: как быть с душой и сознанием, внутренним миром, которого – сколько бы не лезли из кожи вон некоторые невменяемые философы и правозащитники, доказывая обратное, – нет у человекообезьяны, но есть у человека? Именно в этом пункте теория эволюции стоит перед выбором: либо застрять в биологии и топтаться на месте, либо расширять себя до психологии и пневматологии и научно осваивать новые невиданные горизонты. Но ведь ясно, что в первом варианте это значило бы оставить проблему на произвол гуманитарных болтунов и переливать из пустого в порожнее: старого пустого в новое порожнее. Биолог, благополучно доведя тему до homo sapiens, уступает место коллегам с соседнего факультета, которые переносят место действия из природы в историю, чтобы, переоборудовав природный террариум под социологические нужды, разводить «балканщину» и подменять человека общественным животным. Понятно, что от эволюции в строгом научном смысле тут не осталось и следа; эволюция в строгом научном смысле продолжала, как сказано, топтаться на месте в виде синтетической теории эволюции, соединяющей дарвинизм с популяционной генетикой и придающей естественному отбору (механизму эволюции) более солидную научную форму. Это и значило, собственно, остановиться на достигнутом и совершенствовать его, топчась на месте. Вопрос о продолжении теории эволюции, похоже, даже не обсуждался – за отсутствием соответствующих линий визирования. Ещё раз: биологов это просто не касалось, потому что биологи сделали своё дело и могли – «остановить мгновение», а философы либо сидели всё ещё на игле платонизма, либо – в случаях пробуждения (позитивизм) – пробуждались не в становящееся естествознания, а в его ставшее, причём в статусе обслуживающего персонала (ancilla scientiarum вместо прежней ancilla theologiae). Отдельные спорадические проколы тем сильнее напоминали о чёрной дыре. Носился же и Фридрих Ницше некоторое время (как раз после отрезвления от Байрейта в дарвинизм) с мыслью об интерпретации сверхчеловека в эволюционной линии. Но лучше – яснее, острее, однозначнее – всего сформулировал проблему Поль Топинар, выдающийся французский врач и антрополог. В своём монументальном труде «Антропология» (1877), излагая геккелевскую «Естественную историю творения», он обобщает изложение в короткой сводке, напоминающей укол в акупунктурную точку. Вот этот пассаж:[79]