Изучение курса М. К. Любавского в источниковедческом плане позволяет говорить о тесной связи используемых им приемов исторического исследования, источниковедческого анализа с методологическими основами позитивизма[266]
, абсолютизацией факта-источника, отождествлением описываемого им события с механическим, зеркальным отражением. В то же время вовлечение им в научный оборот огромного массива исторических источников, наблюдения в области конкретного источниковедения и применение ретроспективного и сравнительно-исторического методов создавали предпосылки для появления в курсе ценных выводов конкретно-исторического характера.Приверженность позитивистским методологическим установкам прослеживается во всех текстах курсов, как литографированного 1911 г., так и опубликованных в 1915, 1916, 1918 гг. (тексты трех последних фактически тождественны). Текстологическая сверка показывает, что курс 1918 г. можно назвать стилистически-композиционной редакцией курса 1911 г., концептуальных изменений в тексте не наблюдается. Проведена лишь работа по устранению некоторых обобщающих, итоговых формулировок, методологических положений, более резко сформулированных в курсе 1911 г. К ним можно прежде всего отнести декларируемую претензию на объективность в интерпретации исторических явлений: «Мой курс будет чужд всяким притязаниям на построение древней русской истории в духе исторического монизма, как идеалистического, так и материалистического (т. е. марксизма.
Эта трактовка роли и места политического фактора в истории, понимание государства как «союза людей под одной верховной властью на определенной территории»[271]
типичны для «государственников». Вследствие этого «древняя русская история» под пером М. К. Любавского часто выглядит как история ее государственных учреждений, политических и правовых институтов.Лекции, изданные в 1915 г., главным образом в учебных целях, М. К. Любавский связывал с «Очерком истории Литовско-Русского государства», с представлениями их автора о ходе истории Киевской Руси, по отношению к которой Русь Литовская была как бы прямым продолжением, непосредственной преемницей, и о ходе истории Суздальско-Московской Руси как противоположном течении, «хотя и вышедшем из одного Литовско-Русского исторического русла»[272]
. В целом «Очерк…» и «Лекции…» должны были дать «общее построение русской истории во всех главных ее течениях» до конца XVI в.Концептуальную основу лекций составляли положения «Курса русской истории» В. О. Ключевского[273]
. Курс М. К. Любавского, по его собственному признанию, был в некотором роде расширением и дополнением лекций учителя и, наоборот, кратко затрагивал то, что у Ключевского излагалось с особой полнотой и обстоятельностью. Кроме того, у учителя и ученика имелись разные точки зрения по некоторым проблемам отечественной истории. Коррективы, внесенные Любавским, стали результатом его собственных изысканий, использования новых наблюдений в трудах Н. П. Павлова-Сильванского, Н. А. Рожкова, М. А. Дьяконова, А. Е. Преснякова, М. С. Грушевского.Представления исследователя о русском историческом процессе отразились в данной им периодизации «древней русской истории». В основу выделения узловых ее этапов положены два наиболее значительных, с точки зрения М. К. Любавского, фактора: влияние социально-политических институтов и колонизация[274]
. Разумеется, после работ В. О. Ключевского, М. А. Дьяконова, Н. П. Павлова-Сильванского уже нельзя было игнорировать роль экономического и социального факторов. И историк в своем курсе довольно отчетливо выделил вопросы экономической и социальной истории Древней Руси, которым посвящены специальные главы, попытался включить в исходную «государственную» схему результаты новейших специальных исследований А. Е. Преснякова (княжое право), М. А. Дьяконова (старожильство), Н. П. Павлова-Сильванского (закладничество-патронат)[275]. Но в работе они оказались фактически подчиненными фактору политическому, что и предопределяло ее тесную зависимость от исторической концепции В. О. Ключевского.