Очерк о родном крае (СИ)

- Ты слышишь, Андрей? Ты сам сказал - почти. Как в шестьсот двенадцатом, восемьсот двенадцатом, в сорок первом. Из века в век. И всегда - почти. Да, это война. Война! Только теперь она ведется по другому, преимущественно в мозгах и в душах. Что, впрочем, не отменяет локальных операций по вбиванию демократии и свободы в неразумные головы свинцом. Это война, и надо понимать, с кем мы воюем.

- Николай Эрнестович, - усмехнулся Дима, - Демократическая, дом два, если хотите посмотреть, с кем.

- Нет, Дима, - сказал Соломин, - миротворческий контингент - это, скажем так, только один элемент из арсенала нашего противника. Показная, видимая его часть. Это не значит, что с ней не придется разбираться, нет. Но изгнание 'касок' не должно быть самоцелью.

- Почему это?

- Потому что - что дальше?

- Жить, Николай Эрнестович.

- Не получится, Дима, - сказал мужчина с зажигалкой, - сначала придется до Берлина дойти. Иначе - не дадут.

- И дойдем! - рубанул воздух Дима.

- У нас пока ни ресурсов, ни возможностей даже область отстоять, - вздохнул мужчина. - А ты уже Рейхстаг валишь.

- Простите, - сказал Марек растеряно, - вы, кажется, какой-то жупел из Америки и Евросоюза делаете. Это совершенно не так.

- А как? - заинтересованно спросил Соломин.

- Ну, я, находясь изнутри, не ощущал, что Европа ищет повода, чтобы куда-то вторгнуться или кого-то отбомбить. Могу вам сказать, что большинство тем, событий, процессов, попадающих в поле зрения новостных медиа, отражают лишь внутреннюю жизнь союза. Энергетические проекты, мигранты, социальные и культурные программы, выставки кошек и собак, именины и браки в августейших семьях, какие-нибудь местные микро-новости, вроде осушения пруда или перекрытия дорожного участка на плановый ремонт. Весь остальной мир присутствует лишь периферийно.

- И про бывшую Россию ничего не пишут?

- Ну, как... Пишут про нарушения прав человека и разгул криминалитета. В последней колонке или мелкой строкой в 'подвале'. Это не интересно. Про Москву побольше, но в том смысле, что она угрожает соседним республикам.

- Знаете, Марек, - вздохнул Соломин, - это все разговоры через линию фронта. Вы - в одном окопе, мы - в противоположном. Вернее, вы даже не в окопе. Вы живете где-то там мирной жизнью. В этом нет ничего плохого, - поднял руку он на желание Марека возразить. - Но и судить в данном случае о том, о чем не имеете понятия, вы не можете. По крайней мере, опираясь на информацию только со своей стороны.

- Но я же своими глазами...

- Где?

- Здесь!

- Что вы здесь видели? - устало спросил Соломин.

- Жизнь. Обычную жизнь.

- А 'каски'? - криво усмехнулся Дима.

- И что? Это порядок, по крайней мере.

Мужчина с зажигалкой присвистнул.

- О, да!

Во взгляде Андрея, брошенном на Марека, проскользнула усмешка, словно он ничего другого и не ожидал. Это почему-то задело до жжения в горле, до внезапной рези в животе. Как проводник на перроне, отказавшийся от пяти евро.

В другом окопе...

- А что, нет порядка? - спросил Марек, с вызовом поворачивая голову. - Миротворческий контингент делает то, что вы сами сделать не в состоянии!

Он выдохнул.

Сделалось тихо. Брат смотрел будто сквозь.

- А кто вам сказал, Марек, что мы не в состоянии? - спросил Соломин. - Нас вообще спросили?

- Но пограничные конфликты...

- Вы знаете, кто их инспирировал? - подал голос курильщик, прячущийся за Соломиным. - О 'летучих отрядах' слышали? О неизвестных группах с флагами Тулы и Рязани? О людях, сожженных в церкви в Пеструхино, наемниками на двух джипах синей, миротворческой окраски?

- Вообще, мне странно вас слушать, Марек, - сказал Соломин. - С одной стороны вы признаете за Евросоюзом упадок, рассуждаете о поведенческих шаблонах, о тенденциях, которые ведут в тупик, прекрасно, думаю, знаете, как и за счет кого живет Европа, на чьих костях и золоте вырастила свой комфортный мирок, и в то же время напрочь отказываетесь хотя бы подумать над чужой точкой зрения, которая, грубо говоря, не противоречит вашим ощущениям, но противоречит официально распространяемой информации.

- Двенадцать лет в Евросоюзе, - насмешливо сказал брат.

- А ты вообще...

Марек замолчал. Аргументов не было. Говорить о том, что вы тут все в дерьме, не выглядело аргументированной позицией.

По-скотски выглядело.

По большому счету ведь получалось, правы они. Тысячу раз правы. Все виделось, все замечалось, и эмигрантские кварталы, расписанные арабской вязью, полные бородатых нахлебников, и пустые, не перспективные деревеньки, не в России, а в центре Евросоюза, север Франции, будьте любезны, и молоко, белой рекой текущее по улицам Брюсселя, и напудренные до тошноты округлые фразы чиновников, кочующие по полосам газет. Мы будем бороться и отстоим... Мы примем новый, ради всеобщей безопасности... Пьяные оргии, социальные дома, метадоновая терапия, торжественное шествие педофилов-любителей, священики-геи, бога нет, бога нет, бога нет.

И все - под спуд, под гнет, с пометкой 'для служебного пользования'.