Очерк о родном крае (СИ)

Он принес из комнаты скрипучий стул, приставил его к углу стола, сел. За столом стало тесно. Марек братским плечом оказался поджат к стене. Мама хоть и подвинулась, но все равно будто выглядывала из подмышки.

Как двадцать лет назад, подумалось Мареку.

Только кухня субъективно была просторней, на его месте сидел отец, хлеб стоил двадцать копеек, а по радио звучал 'Рабочий полдень'.

Жалко, не вернуть.

Многого он бы тогда не сделал, или сделал не так, и не уехал бы, наверное, дурак дураком за Ленкой в Евросоюз.

И здесь, может быть, было бы все по другому.

- Дин, ты ешь давай, - Андрей придвинул девушке бутерброды. - Тебе обязательно надо. Ты поняла?

- Ага.

Дина повертела подвинутую мамой чашку. Бутерброд, втиснутый в ее пальцы, вдруг клюнул вниз, кружок колбасы шлепнулся на столешницу, весь в желтых мазках масла.

- Блин, Дина, - привстал Андрей, возвращая колбасу обратно.

- Что, я отключилась? - вскинула голову Дина.

- Спишь на ходу. Еще и не ешь ничего.

- Я ем. Я серьезно.

- Давай уже.

Андрей поднес бутерброд к Дининому рту.

- Кусать? - посмотрела на него Дина.

В ее взгляде было столько любви, столько искристой нежности, что Мареку стало стыдно за то, что он выступает невольным свидетелем какой-то, наверное, совершенно интимной вещи. Соглядатай-перехватчик, не больше не меньше.

- Кусай-кусай, - грубовато сказал Андрей.

Дина укусила.

- Теперь жуй.

- Еще и жевать? М-м-м... Вкусно.

Надо было больше колбасы купить, подумал Марек.

- Она сейчас дневную и ночную смены отпахала, - пояснил ему брат. - Как папа Карло. А у них там...

- Где? - спросил Марек.

- В городской больнице, - сказала уже Дина. - Меня взяли дежурной сестрой, я же три курса там, у себя, отучилась. И капельницы умею, и уколы.

- Ты ешь.

- И есть могу.

- Может тебе, Диночка, макарошек отварить? - поднялась мама.

- Нет-нет, Татьяна Сергеевна, - запротестовала девушка. - Мы же сейчас пойдем. Андрей меня проводит. Мне бы поспать, голова тяжелая.

Она снова укусила бутерброд с руки брата, запила чаем.

- У них там один только кофейный автомат, - сказал Андрей Мареку. - Было кафе, но второй месяц как закрылось.

- Почему? - спросил Марек.

- Демократия!

Дина фыркнула.

- Не демократия, а самонеокупаемость. В больнице платят мало, а там цены запредельные. Такой вот бутерброд - четверть зарплаты. И кто будет есть? Разве что главврач.

- Главврач и бутерброд, - задумчиво протянул Марек. - Почти басня.

Дина расхохоталась.

- Ой, а я про ворону и сыр вспомнила!

Мареку захотелось ее поцеловать.

- Ну, пошли, - повлек Дину в коридор Андрей.

- Только вы мне обязательно про Европу расскажете, хорошо? - ухватилась за косяк девушка. - Вечером у меня дежурство, но завтра...

- Дина, - поторопил Андрей.

Женские пальцы по одному отпускали дерево - пым-пым-пым.

- Погодите! - подхватился Марек. - Я с вами. Мне все равно сейчас в комендатуру.

- А-а, давай, - Андрей посторонился, пропуская его к вешалке.

В прихожей стало тесно, как в лифте.

И то, честно говоря, в иных лифтах было не в пример просторнее. Зато Дина - вот она, рядом, то локоток, то бедро касались Марека, вызывая едва ли не электрическую реакцию. Ее бы, эту реакцию, от греха подальше сразу под плащ. И на все пуговицы.

Повернувшись боком, покрасневший Марек кое-как выскреб завернувшуюся полу. Теперь перетянуть поясом.

Брат щелкнул замком.

- Дина.

- Все, готова, - Дина притопнула ногой, втиснув ступню в туфельку. - Господин Канин...

Она подала Андрею ладонь.

Марек вышел последним, кивнув застывшей в проеме сухой женской фигурке:

- Я часа через три, может, четыре.

- С Богом, - сказала мама.

Дверь хлопнула, тьма лестничной площадки разжала пружинные челюсти, Марек почти вывалился за братом и его девушкой наружу, в солнечную, ветренную погоду, но вспомнил, что все документы, все записи остались в сумке.

Типично русская забывчивость, которой с ним не бывало уже достаточно давно. Вот он, тлетворный, разъедающий мозг воздух родины. Ах, строгая структурированность европейской жизни... да пошла ты!

Марек фыркнул.

- Я сейчас, - сказал он Андрею.

Мама открыла на звонок, словно не отходила от двери.

- Забыл что-то, Маричек?

- Ага. Ничего, что в обуви?

Марек скользнул в комнату. Ноутбук - в сумку, сумку - на плечо. И обратно. Скорый Канинский отходит со второго пути.

- В зеркало, в зеркало посмотрись!

Мама поймала его за сумочный ремень.

- Ой, да ладно!

Как же слово-то? Рыбина смысла плавала по извилинам и никак не хотела всплыть звуком кверху. Атавизм? Анахронизм? Рудимент?

Не ересь же! Или рядом?

- Это все... суеверия, - вспомнив, сказал Марек, но все же глянул на самого себя, перечеркнутого трещиной. За спиной отразились стена в обоях и боковина шкафа. Нос, губы, глаза. Точки щетины на подбородке. Волосы бы, конечно, намочить и зачесать, убирая со лба. Впрочем, и так не плохо.

Суеверия!