Очерк о родном крае (СИ)

Марек подтянулся к окну, но так и не заметил, чтобы кто-то покидал подъезд. В утренней дымке белели столы. Кто-то, насколько понял Марек, спал там, проступая силуэтом на дальней лавке.

Мама в одной ночнушке прошла за спиной, потом села рядом. Худенькая, потерянная, с нерасчесанными волосами.

- Вот и отмучился наш Андрейка, - сказала она.

Марек прижал ее к себе.

- Ну и что? - прошептал он. - Он все равно с нами.

- Обнять, обнять его не могу.

Мама беззвучно заплакала, но он чувствовал ее слезы.

- Тише, тише.

- Вот вы где, - кутаясь в платок, Дина села напротив.

Половина лица у нее была желто-фиолетовая, порезы на лбу протравлены йодом, верхняя губа слева темнела коростой.

- Марк, - сказала она, - вы меня проводите до общежития?

- Провожу, - кивнул Марек. - Мне как раз нужно денег снять.

- Только будь осторожней! - защепила ему рубашку на груди мама. - Чуть что, переходи на другую сторону улицы.

- Мама вчера была, - глухо сказала Дина, - их выселяют.

- Почему? - спросил Марек.

Дина усмехнулась.

- Неужели не ясно? Из-за меня.

- Так пусть у нас живут! - вскинулась мама. - Места-то много. Потеснимся.

- Спасибо, - глаза у Дины влажно заблестели, - нам действительно некуда... Поймите, я не ради... не из-за того, что я и Андрей...

Она отвернулась, прижав пальцы ко рту.

- Все хорошо, - протянула руку, погладила ее по плечу мама. - Так оно лучше будет, правильней. У нас-то две комнаты, в большой вы будете, а в Андреевой уж мы с Мареком... Правда ж, Марек?

Марек кивнул. За окном кто-то ходил перед столами, проверяя оставленные стаканы и жадно допивая остатки.

- Дина, тебе бы в больницу, - сказал Марек.

- Зачем? - посмотрела на него в упор Дина.

Он замялся.

- Для освидетельствования.

Ответом ему был смешок.

- Марек, ты думаешь, кто-то мне поверит? Думаешь, кто-то будет со мной возиться, наперед зная, что все кончится ничем?

- Но есть видео.

- И что?

Марек посмотрел на Дину и опустил глаза.

- Чаю поставлю, - сказала мама.

- Как бы еще с работы не уволили, - вздохнула Дина.

- Куда тебя уволят? - мама, наклонившись, поцеловала ее в макушку. - Я им уволю! Где они найдут еще такую работницу?

- Безработных сейчас много.

У столов за окном мелькнул Соломин.

- Извините, я сейчас.

Как был, в брюках и рубашке, Марек выскользнул из кухни в прихожую, нащупал тапки, толкнул дверь и, больно стукнувшись локтем, поспешил на улицу.

- Николай Эрнестович!

Соломин обернулся, прикрыв глаза от низкого солнца.

- А, Марек. Я, извините, не смог вчера.

- Ничего. Вы Свиблова не видели?

- Сам ищу. Думал, вот у вас, на поминках, и найду.

- Он был, но ушел.

- Я, кстати, хотел вам передать.

Из легкой курточки Соломин выудил мятый конверт.

- Зачем? - спросил Марек.

- Это не только мои деньги, многие поделились, чем смогли. Вы не отказывайтесь, вам пригодится.

- Я... хорошо.

Марек запихнул конверт в нагрудный карман рубашки. Края его по-дурацки остались торчать наружу.

- Николай Эрнестович, я вас спросить хочу.

- Сядем? - предложил Соломин.

- Да.

Они опустились на два оставленных табурета. Липкая красная полоса солнечного света перечеркивала скатерти на столах.

- Я слушаю, - сказал Соломин.

Марек, щурясь на солнце, спросил:

- Как определить, что хорошо, а что плохо?

Соломин молча двинул бровями. Выражением лица он вдруг напомнил деда, которому Марек как-то сказал, что лучше бы немцы их победили.

И дефицита бы не было, и жили бы все, как при коммунизме.

Затрещина тогда вышла знатная. Хлесткая, горячая, слезы, сопли - все вон из головы. Кажется, дед еще поддал ногой, это слабо помнилось. Но затрещина, стоило ее представить, до сих пор обжигала щеку.

- Вы как по Маяковскому, - сказал Соломин.

- Что?

- Стишок у него такой был. 'Что такое хорошо и что такое плохо'. Замечательный детский стишок.

Марек мотнул головой.

- Не помню. Я про другое. Александр Михайлович зовет меня к себе. Но мне надо разобраться, в чьих интересах он и вы тоже действуете.

Соломин хмыкнул.

- Боитесь прогадать?

- Нет, - сказал Марек, - я боюсь, что буду воевать ради не понятной мне цели.

- Ах, в этом смысле, - Соломин потер губу. - А ради какой цели вы согласились бы воевать? Ради своей или общей? Ради Андрея и Дины, своей семьи или ради всех остальных людей, живущих в области?

- Вы не поняли, - сказал Марек. - Это я уже решил. Но как определить, что из моих и ваших поступков будет для людей благом, а что нет? Где грань, граница, отделяющая одно от другого?

Соломин мелко покивал.

- Да-да, я понял. Знаете, Марек, Марк, этим вопросом обычно прикрываются люди, которым ничего не хочется менять. Недостаток пассионарности, жертвенности ради идеи, замысла, общего дела они объясняют для себя тем, что, что бы они не предпринимали, все равно ничего не изменится - обстоятельства, противная сила или сама природа всегда будут сильнее их. Они готовы приспосабливаться к самым мерзким режимам и правилам, лишь бы ничего не трогать в себе, в своем мирке, потому что не видят этой самой разницы, не видят добра и зла, а видят зло и зло. Им страшно поднять голову...

- Это не мой случай, - сказал Марек.

Соломин посмотрел остро.