Очерк о родном крае (СИ)

Гроб стоял на земле впереди, за ним чернела яма. Совсем не к месту выглянуло солнце, зарябило сквозь листву нависающих ветвей березы.

- Простись, - сказала мама.

Марек сделал шаг.

- Прощай, - тихо сказал он брату. - Спи спокойно, ты здесь везде.

За ним подошел Свиблов, подошли мужики с речпорта. Простились. Гроб закрыли крышкой. Дзон! Дзон! Дзон! Обух топора со звоном вколотил гвозди. Дзон! Конторские на длинных ремнях спустили гроб в землю. Взвились из могилы мошки.

Осенив всех крестом, подступил батюшка.

- Непостижимым промыслом ко благу вечному мир уготовляяй, - начал читать он, - человеком времена и образ кончины определивый, остави, Господи, от века умершим вся согрешения их, приими я во обители света и радования...

Голос его был затерт и сух.

Дина вдруг сломалась, упала коленями на землю, тоскливый, протяжный стон взлетел к небу, ударил по Мареку.

Дзон! - стон как гвоздь вошел в него.

Странно, но он исполнился спокойной решимости. Ушли злость и отчаяние. Свернулась, уснула боль.

Мир шепнул: Иди!

Поминки провели во дворе.

Кто-то принес скатерти, кто-то лавки и стулья. Составили столы. На них быстро появились какие-то немудреные блюда, отварной картофель, огурцы, квашеная капуста, несколько банок шпрот. Купленная Мареком в магазине палка докторской колбасы, нарезанная тонкими ломтиками, расползлась по тарелкам.

Маму посадили во главе стола. Марека - справа от нее. Дину - слева.

В темнеющий вечер кто-то вынес торшер на длинном проводе, но он горел едва с полчаса, потом свет вырубили.

Соседи, знакомые Андрея и Дины тихо занимали места. Водка наполняла рюмки. Позвякивали вилки, ножи.

Встала мама.

- Помяните Андрея, - сказала она в тишине, полной обращенных на нее лиц. - Если вы его знали и если не знали. Он был замечательный сын и хороший человек.

- Земля ему пухом, - встал Свиблов.

Встал Марек. Встала Дина. Встали все. Выпили.

Потом кто-то говорил еще, и они опять вставали, поднимали рюмки, пили, подходили люди, плыли приглушенные разговоры, звучало: 'Андрей... Андрей...', а Марек испытывал странное ощущение оторванности, отстраненности от происходящего. В один момент ему показалось, что он поднимается над столами, подобно бесплотной душе брата, и смотрит на всех с нежностью и грустью.

Может быть, так и было?

Господи, подумалось ему, почему это звенит во мне сейчас? Почему я вижу во всем мистическую связь? Почему я, человек, вытравивший себя Европой, пророс в этот мир, в людей, в город, и чувствую их?

Андрея убили. Убили!

И нет во мне тонкой душевной организации, чтобы двинуться умом. Я не верю в призраков. Я - материалист, отягченный кредитами и рамками толерантности. И вместе с тем я уверен, что есть нечто большее, что стоит надо мной и одновременно живет во мне, нечто двойственной, тройственной природы.

Возможно, это Бог.

Нет, я не религиозен. Я крестился в какой-то темной церквушке перед самым отъездом. Ленке втемяшилось в голову, что нам нужен астральный защитник, ангел-хранитель, вроде иконки на торпеду автомобиля. Здесь выходило, что вместо иконки достаточно повесить крестик на грудь.

Недорого.

У меня не было веры как таковой, кроме веры в себя. Донельзя утилитарный подход, возведенный в ранг религиозного культа. Я, я и я. И крестик вроде фумигатора, липкой ленты от злых духов. На всякий случай.

Но когда ты становишься больше, когда мир раздвигается, разворачивает тебя к себе, заглядывает внутрь - смотри, смотри, кто здесь...

Ты понимаешь, насколько фальшиво было все, чем ты жил до этого. Чем упорно пытался жить.

Господи, Господи, прости меня.

Верни!

Марек не заметил, ни как уснул, ни где. Возможно, его будили, или вели, или толкали в плечо, потому что ему снился поезд, вагонная тряска, теснота, люди битком с какими-то жутких размеров мешками, в которых круглились кочаны капусты. Весь сон он испытывал непреодолимое желание заглянуть в один из этих мешков, тем более, что тот стоял рядом. Ему чудились не кочаны, а мертвые головы с иззубренными следами на остатках шей. А, возможно, выскобленные черепа. Только зоркий взгляд хозяина удерживал его от того, чтобы протянуть руку и приподнять полотняный край. Хозяин был какой-то азиат. Почему азиат, зачем - совершенно не понятно, но он сидел напротив в грязном восточном халате, сверкал глазами и держал пальцы сомкнутыми на кинжале за кушаком.

- Эй, проснись.

Он приподнял голову, к губам ему поднесли стакан, и пришлось судорожно глотать льющуюся по подбородку на грудь жидкость. Острый, соленый рассол.

Свет был мерцающий и серый - занавеска ходила под сквозняком и стреляла излишними фотонами по глазам.

- Где?

Марек приподнял голову. Оказалось, что он заснул на кухне, скрючившись за столом. Или его сюда перенесли со двора?

Незнакомый небритый мужчина, убрав стакан, всмотрелся ему в глаза.

- Оклемался?

Марек кивнул.

- Скажи Свиблову: здесь планируют облаву. О заводе знают, - сказал мужчина. - Там все перекрыто.

- А где Свиблов? - спросил Марек.

- Не знаю. Поэтому тебе и говорю. Ты же брат Андрея Канина?

- Да.

- Значит, по адресу.

Мужчина вышел.