Очерки

И вот помню, что выходило: всем взрослым дядькам, скажу правду, верили мы, мальчишки, меньше, чем парнишкам, которые года на три были старше нас. На дядек падало всегда подозрение, что они все только и норовят свою взрослую линию гнуть, а то и наврут, гляди, нарочно, чтобы по-ихнему только выходило: а ихнее все тугое, да пресное, да лишь бы к делу, да к месту, да вовремя. Нет, дядькам мы не верили, во всяком случае этому старшему парнишке и веры больше было — ему-то чего лукавить? Свой ведь брат, и слушались мы такого больше, чем родителей. И мог такой парнишка нас, ребятишек, толкнуть на что хотел. На преступление мог толкнуть и на добро навести. Он сам вчера, можно сказать, стекла бил и назло кусты ломал и знает, из-за чего все это затевается. Ему нечего резоны нам приводить и разводить рацеи, он точно знает пути, по которым течет эта буйная, озорная и смелая жизнь растущего человека, и он может мигом вправить ее в нужное русло: механика этой жизни не забыта, она живет в нем самом.

К комсомолу я обращаюсь с этой моей надеждой: в нем крепче память растущей жизни, ему больше, чем взрослому, должны быть ведомы пути, какими парнишка покоряет и направляет ребячьи умы и сердца.