Очерки истории алан

В этих выводах мы не усматриваем никакого противопоставления одного национального варианта эпоса другому, никаких попыток «вручить лавры первосоздателя тому или иному племени, неизбежно оставляя другим «ущемленную долю» заимствователя» (19, с. 9). Аланский авторский приоритет отнюдь не низводит иные национальные варианты на роль слепых заимствователей; думать так — значит не понимать существа вопроса, которое состоит в том, что получив толчок извне, национальные варианты далее развиваются самостоятельно и на основе собственной фольклорной традиции, существовавшей еще до появления алан на Кавказе и самобытной. Следует согласиться с У. Б. Далгат, считающей, что «даже признание определенных центров формирования нартского эпоса не исключает более широких представлений о богатой эпической традиции и сюжетных процессах ее внутреннего развития у многих кавказских народов. Героико-эпическая традиция, на наш взгляд, не всегда укладывается в рамки циклов нартской эпопеи, имея более широкие границы своего выражения» (20, с. 22). Более того, творческий процесс развития многонационального нартского эпоса Кавказа мы воспринимаем не как метафизическое навязывание культурных достижений одного народа другому (якобы, более «отсталому»), а как сложный диалектический обмен духовными ценностями, как взаимодействие самостоятельно функционирующих фольклорных систем. Показательно, что и осетинский нартский эпос испытал влияние со стороны, о чем свидетельствуют имена некоторых нартских героев тюрко-монгольского и адыгского происхождения» (15, с. 68–69; 21, с. 10). Влияния были взаимными.

Положение об аланском происхождении основного ядра нартского эпоса не является также противопоставлением древнеиранского мира кавказскому и выпячиванием его мнимого культурного превосходства. Это хорошо показано в полемической статье Ю. С. Гаглойти (22, с. 57–70), с которой мы в целом солидарны и к которой отсылаем.

Здесь нет возможности дальше углубляться в вопрос о происхождении «основного ядра» (понятие, принятое в специальной литературе, но четко не определенное до сих пор) нартского эцоса. Независимо от возможных дальнейших споров на этот счет мы в любом случае должны признать позитивный вклад алан в формирование и развитие героического нартского эпоса Кавказа и, в первую очередь, era осетинского варианта, донесшего до нас дыхание архаичной и романтической эпохи «военной демократии» с потрясающей силой и правдивостью. В этом отношении осетины, продолжив и законсервировав в горных ущельях аланскую эпическую традицию, оказали тем самым огромную услугу науке. «По языку и фольклору осетины оказались одним из самых консервативных индоевропейских народов», — пишет Ж. Дюмезиль (23, с. 192); «особенно долго фольклорная традиция живет в специфических условиях своеобразного этнографического заповедника (например, в горах Кавказа), где легенды в устной передаче сохранялись в течение многих веков, а иногда и двух, и более тысячелетий. Такие условия сложились, в частности, для знаменитого нартского эпоса у ряда народов Кавказа… Аланы были тем этносом, чья немалая роль в распространении нартского эпоса не вызывает сомнения» (24, с. 22, 25). Таковы выводы Л. С. Толстовой. Поскольку же «нартский эпос представляет собой памятник мирового значения» (25, с. 395), аланский вклад в духовную культуру Северного Кавказа представляется неоценимым.

Язык осетин и нартский эпос— основное наследие, оставленное аланами и живущее до сегодняшнего дня, оказывающее глубокое воздействие на ум и сердце нашего образованного современника, привлекающее постоянное внимание мировой науки. Одного этого достаточно, чтобы признать значение аланского наследия (26, с. З).

Значение аланской проблемы выходит за пределы этнической и культурной истории осетин. Известно, что аланы приняли участие в сложении тюрко-язычных карачаевцев и балкарцев в качестве субстрата: мигрировавшие в горные ущелья тюрки (судя по всему, в основном это были половцы, бежавшие от татаро-монголов) встретили здесь аланское население, в языковом отношении близкое к дигорскому (27, с. 127–134; 28, с. 86; 29, с. 68–70; 30, с. 37). Любопытно, что осетины называли балкарцев ассами, сохраняя за балкарцами наименование того народа, который жил здесь до появления балкарцев (31, с. 108–112). Алано-асское население нынешней Балкарии и Карачая, говорившее на дигорском диалекте, было ассимилировано тюрками, но оставило заметный след в культуре и быте карачаевцев и балкарцев — более заметный, чем соседняя Кабарда (29, с. 70).