Очерки истории чумы. Книга I. Чума добактериологического периода

«Прибыв в Микри и посещая деревни, где господствовали эти опухоли (?), я повсеместно получал полное тождественное описание симптомов, свойственных только чуме. Все жители пораженных деревень признавали эту болезнь только чумою (таун), делая всякий раз различие от посетившей их холеры (вэба). Неудовольствуясь одними рассказами, я просил указать мне corpus delicti, оставшиеся шрамы. Я их находил под мышкою, в паху, на шее и на других частях тела.

Вот в общих чертах описание симптомов, рассказанных мне во всех случаях заболевания чумою: всякий раз вначале являлся сильный озноб, потом большой жар; в местах, где имела явиться опухоль, появлялась чувствительная боль. Жар сопровождался всевозможными мозговыми и гастрическими явлениями, — во многих случаях беспамятством. После периода жара больные приходили в себя, в полное сознание, но уже уподоблялись мертвецам с глубоко впавшими глазами, упадком сил, опухоли или разрешались, или переходили в нагноение. Если в этом периоде являлась кровянистая (черная) рвота, то спешили скорее приготовить гроб, — едва успевали его кончить, как больных уже не ставало. Случалось, что заболевшие, пораженные жаром, умирали через два часа; большинство не переживало 4-го дня. Пережившие 8-й день обыкновенно выздоравливали. Период выздоровления у большинства шел весьма быстро, являлся сильный аппетит, но некоторые (незначительное число) поправлялись гораздо медленнее, в продолжение целых месяцев, в особенности там, где не было ухода за гноящимися бубонами, в которых даже подчас заводились черви. В большинстве случаев раны заживали до 20-го дня. О пятнах я получал разноречивые показания: одни утверждали, что их видели при жизни, другие говорили о пятнах после смерти. Доискаться причины болезни стоило неимоверных трудов, так как народ сам не сознавал никакой причины, кроме наказания Божьего. По общему отзыву указывали, что болезнь, прежде всего, началась в дер. Арбануз. Прибыв в Арбануз, я нашел эту деревню совершенно в развалинах. Оставшиеся там несколько человек в живых сообщили мне, что первый заболевший был пастух в д. Гамюшане, по имени Хедыр.

В д. Гамюшане я нашел одно только семейство, прибывшее откуда-то, и сына Хедыра, взрослого юношу; все другие коренные жители разошлись в разные стороны. Сын Хедыра сообщил мне, что действительно его отец был первым умершим, но не мог мне указать никакой удовлетворительной причины, вызвавшей чуму. В местных условиях Гамюшана, при хорошей ключевой воде, малочисленности населения (6 домов), горном воздухе, суровой зиме, я решительно не мог опереться ни на что, что бы указывало на причины зарождения чумы. Из Гамюшана я прибыл в Акджейван. Это большая деревня на твердой глинисто-известковой почве (Акд жейван — белая земля), несколько превосходных родников, растительности между домами никакой. Фруктовый и виноградный сад помещика находится в стороне от деревни; деревенское кладбище — тоже. Проулки между домами, конечно, запружены всяким сором, но эта принадлежность свойственна всем деревням целого Курдистана; дома не особенно сжаты один к другому. Моей просьбой призвать ко мне самого умного человека, он было чуть не испортил все дело. Мне призвали муллу, который вместе с тем считается мирзою (писарем). Мулла, не выходя из религиозной точки зрения, объявил, что не следует вовсе доискиваться причины чумы, что это есть большой грех, но вместе с тем утверждал, что прежде чума началась в Арбанузе. Не довольствуясь этим, я обратился к молодому помещику и потребовал обмывающего мертвых. Он, не медля, прибыл. Обмывающий мертвых, будучи единственным по своему занятию, находился во все время эпидемии в деревне и даже сам перенес эту болезнь. Он показал: “Чума в Акджейване явилась впервые, начавшись с одного мальчика, который заболел и умер. В продолжение 6 дней умерло еще 3 челонс ка, потом болезнь прекратилась на 10 дней. После смерти этого мальчика пастух Хедыр был жив и даже, во время этих смертных случаев, он заходил в Акджейван; услыхав рассказы о страшной болезни, он бежал ночью в Гамюшан, но в ту же ночь заболел и на другой день умер. После него заболел и умер еще кто-то в Гамюшане, тогда болезнь перешла в Арбануз (занесенная вещами после умершего). Когда в Арбанузе начали умирать многие, эта болезнь явилась снова в Акджейване, и тогда только ее признали чумою, и думали, что она к ним перешла из Арбануза”.

Пастух Хедыр был известен в целой деревне Акджейване. После рассказа обмывающего мертвых, в находящейся толпе народа пошли разные соображения, прения, и под конец согласились все, даже мулла, что болезнь в самом начале была в Акджейване. После этого я отправился в дом первого умершего. Мать умершего, Гусни, показала что «ее 14-летний мальчик Хаммурад, в конце осени 1870 г., когда уже все возвратились из кочевок, отправился в город (в 0,5 версты) с молотком искать древесных кореньев для починки дома». На расспросы: что особенного в том городе и почему заболел мальчик? — она продолжала: “Там производили работу в подземелье для загона баранов в зимнее время и нашли могилу с человеческими костями, в то самое время ее сын был там, дотрагивался ли он до костей, она этого не знает, но, возвратившись домой, он жаловался на сильный жар и боль под мышкою, где образовалась опухоль в грецкий орех, вскоре такая же опухоль явилась в паху, болезнь начала усиливаться, наступило беспамятство, и на другой день мальчик умер”. Вслед за тем заболел, при точно таких же явлениях, другой ее младший сын, шести лет. Образовалась опухоль с нагноением в паху, и он выздоровел (я видел шрам в паху).

В то же время по соседству умерло еще трое, и болезнь прекратилась на некоторое время. Хедыр, ей тоже знакомый, был жив, но не заходил к ней в дом. Тут во дворе Гусни собралось много народу; вышедшая из толпы старуха объявила, что около 40 лет тому назад, она это помнит очень хорошо, будучи тогда взрослою, вся деревня Акджейван была разорена чумою, и в настоящее время вскрыли могилу, где хоронили чумных. Это мнение подтвердили и другие, как факт, о котором им рассказывали старые люди (видимо, речь идет о чуме, вспыхнувшей в период предшествующей активизации «излома» в 1824–1843 гг. — Прим. авт.).

Расспрашивая в подробностях о чумном кладбище, я узнал, что там, 6 лет тому назад, вырыто помещиком подземелье для баранов и что тогда в разное другое время, при починке, выпадали кости. Мастер, производивший в последнее время до появления чумы работы в подземелье, оставив работу, ушел домой и сейчас же умер; он был из Чардалы, достоверно то, что там была сильная холера, чумы не было, но какою болезнью умер мастер, неизвестно. Я отправился в это подземелье; наружных знаков кладбища я не заметил. Подземелье представляет огромный подземный, не штольной работы ход, под высоким бугром, для 1000 и более баранов. Местность эта называется Темыр-Ханэ, там была когда-то деревня; остатки ее торчат кое-где еще доселе. На самом же месте деревни находится огород (огурцы, арбузы, дыни и проч.). Поблизости бугра — обильный источник хорошей для питья воды.

При втором моем посещении Акджейвана и втором визите к Гусни я заметил во всех окружающих молодого помещика и в самой Гусни какой-то страх, но тем не менее все сказанное прежде подтвердилось.

Продолжая мой обратный путь из Акджейвана, я узнал стороною, что после моих изысканий все убедились, что чума произошла из подземелья, в местности Темир-Ханэ. В окрестностях большого подземелья находится еще много других подземелий для загона крестьянских баранов, правда, меньшего размера, и где тоже в разное время оказывались человеческие кости. Некоторые из жителей, услыхав о моем предположении касательно чумы, решились оставить совершенно их подземелья, так как у них в прошлую зиму почти все бараны повыдохли (падеж скота был повсеместный в Курдистане). Помещик тоже находился в раздумье; у него из 2000 баранов осталось несколько десятков. До моих расспросов никто не предполагал, что там кроется чума, но теперь им всем открылись глаза. Что если многие отвергают это, указывая на начало из Арбануза, то это происходит собственно из какого-то страха, чтобы не случилось какой-нибудь беды.

Один из проводников, Али-Мирза, во время второго моего пути из Акджейвана объявил притязание на то, что он был первым заболевшим чумой в Акджейване. Он мне рассказал следующее. За несколько дней до смерти мальчика, первого умершего, посещавшего действительно огород у подземелья, он, Али-Мирза, производил починку в своем подземелье; в одном углу он заметил что-то похожее на кости; он хотел их выбросить оттуда, но они, дескать, рассыпались (обратились в землю); уцелевшими он нашел только зубы. Работу он производил целый день; до этих костей он дотронулся перед вечером. С захождением солнца он вдруг почувствовал сильную боль под мышкою, ему казалось, как будто это место прострелено пулею; при том озноб и боль в паху. Брат его довел домой. Дома он впал в горячечное состояние, но через несколько дней пришел в себя; опухоль под мышкою разрезали (я видел большой шрам); в паху опухоль разрешилась. Болезнь он приписывал укушению скорпиона. Во время его болезни первый умерший, мальчик, его родственник, был здоров и приходил к нему навестить его. Когда же мальчик был при смерти, то Али-Мирза, с гноящеюся еще раною под мышкою, был в состоянии навестить его. Брат Али-Мирзы, сопровождавший его, и мать заболели тоже, имели опухоли, но выздоровели. Такое рельефное описание Али-Мирзы совершенно совпадает с возможностью заболеть, дотронувшись до зачумленных предметов.

Я хотел в третий раз возвратиться в Акджейван, но это уже было бы чересчур неловко и могло бы на жителей навести окончательную панику. И спрашивал других проводников о правдивости факта, рассказанного Али-Мирзою. Они подтвердили, что он находился там в подземелье, но что во время чумы они не были в Акджейване и не знают о случившемся с ним происшествии. Хотя рассказ Али-Мирзы одиночный, без свидетелей, но все-таки этим не опровергается мое предположение о зарождение чумы в одном из подземелий в Темир-Ханэ возле Акджейвана, где, по общему отзыву, когда-то хоронили чумных; и, быть может, самая-то деревня Темир-Ханэ была подобно Арбанузу окончательно разрушена чумою.

Мы имеем неопровержимые доказательства сохранение органических растительных веществ, как, напр., зерен пшеницы в катакомбах; эти зерна прорастают снова после тысячелетий, почему же не предположить, что и чумный яд, присущий только органическим веществам, не был поставлен вместе с этими веществами в условия, сохранившие его. первоначальное свойство после нескольких десятков лет?

В топографическом и географическом положениях страны и климате, о чем я сообщу в более подробном описание, я не мог доискаться никаких причин, вызывающих чуму в Курдистане. Занесенною туда она не могла быть, не существуя нигде на земном шаре.

Распространение чумы от одной деревни к другой совершалось всякий раз вещами, людьми, животными и вообще каким-либо прикосновением.

За исключением Акджейваиа, не было ни одной деревни, где бы можно было сказать, что чума произошла там, не будучи откуда-нибудь (из другой деревни) занесена (я сообщу истории каждого занесения).

Болезнь имела всегда характер весьма коварный. Она не поражала вдруг большие количества людей (не достигнув густого население), но, явившись где-либо один раз, оказывала большую интенсивность; большинство заболевших умирало. Она редко исчезала сама по себе, а только вследствие принятых мер изолирования.

Итак, в Арбанузе, при тесных, скученных помещениях, она, несмотря на суровый холод, глубокий снег, при 5870 ф. над поверхностью Черного моря, продолжалась целую зиму. Умирало то один, то два, то трое в день; то она прекращалась на несколько дней, то потом опять появлялась, пока оставшиеся в живых с наступающею весною не разбежались из деревни.

Повсеместно на мои расспросы, какие были предприняты меры к прекращению чумы, я узнавал, что все помещики, убежавшие сами, прежде всего, строжайше запрещали своим крестьянам уходить куда-либо и впускать кого-либо к себе в деревню. Из зараженных деревень жители, большею частью, спасались на соседние бугры, в раскинутые палатки. Сообщение, одним словом, было прервано, и даже ставились караулы. В крайних случаях дозволялось вести переговоры, но только на большом расстоянии. Так, когда в Арбанузе не хватило полотна для мертвых, то ухаживавший и хоронивший почти всех мне рассказывал следующее: “Я садился на лошадь, взбирался на высокий холм, возле д. Гюльтапэ (в 0,5 фарсахе), вызывал жителей криком; мне приносили полотно, оставляли издали, давая в долг, так что всего полотна взято на 8 туманов 4 крана”. Польза изолирования одного дома от другого была тоже очевидна. Так, в Арменибулаге три еврейских дома среди деревни и в г. Банна, 50 еврейских домов, находящихся в самой низменной части города, где чума была сильнее всего, изолированные, вследствие религиозных понятий, вообще от окружающих их курдов, во время болезни были изолированы еще больше, и ни один из евреев не заболел чумою. Только те деревни пострадали больше всего, которые, под влиянием невежественного фанатизма, не хотели уходить в палатки; но большею частью, под конец, после 2–3 месяцев, не видя конца болезни, они спасались в палатки, рассеиваясь по соседним буграм, после чего чума вскоре прекращалась. Все зачумленные деревни не выходили из пределов рек Джагату и Татагу, за исключением города Банна.

Чума угрожала следующим более населенным пунктам: Миандуабу, через зачумленную деревню Сераб, в 4-х фарсахах (или фарсанг — 6,7 км.); городу Соуч-Булагу, через ту же деревню, в 8-ми фарсахах, гор. Саккизу, через деревню Карова и Каниниас, в 0,5 фарсахах, гор. Синкалэ, через деревни Актанэ в одной версте; через Банна болезнь легко могла перейти в Турцию.

В некоторых местностях, в которых мои предшественники предполагали присутствие чумы, я лично убедился только в существование там холеры.

Громадную услугу человечеству в деле чумы оказал губернатор гор. Банна Абдул-Керим-Хан, личность, заслуживающая во всех отношениях уважения. Чума, будучи занесенною в гор. Банна, очутилась на караванном пути в Турциею и всеми городами Курдистана; она распространялась бы по всему свету, если бы этот энергичный деятель в самом начале не сделал ей преграды. Перейди чума в Тавриз, в город в высшей степени неблагоустроенный в гигиеническом отношении, с населением в 130 тыс. жителей, она, наверно, судя по ее в высшей степени злокачественному характеру, осталась бы опять десятки лет на Востоке. Абдул-Керим-Хан вывел всех жителей из города на соседние горы, построил из древесных ветвей шалаши, разбил их на группы, изолировал каждую и каждый шалаш, где оказывались больные, был тоже изолирован от соседних шалашей.

Неимущим он сам от себя давал провизии и запретил всем, по своим соображениям, во время целой эпидемии употребление мясной пищи.

Этими мерами изолирования можно только объяснить большую цифру выздоровевших в г. Банна, так как пораженные чумою, находясь в горно-лесном превосходном воздухе (кругом Банна дремучие дубовые леса), легче переносили чумный яд и скорее выздоравливали. К сожалению, за подобное великое дело, кажется, доселе Абдул-Керим-Хану еще никто не сказал даже и спасибо! За достоверность цифр о числе выздоровевших и умерших в сколько-нибудь значительных населенных местах нельзя вполне ручаться, так как нигде не ведутся списки умершим и выздоровевшим. Только в Банна мне представлены были письменные источники, коими пользовался господин Шлиммер. Болезнь поражала одинаково всех — детей и взрослых, мужчин и женщин. При этом прилагается таблица о числе умерших и выздоровевших, о числе домов, числе шрамов, расстояние от места заражения, т. е. от деревни Акджейван, и барометрические измерения. Деревня Акджейван находится в одном фарсахе от левого берега реки Джагату и в двух фарсахах от правого берега реки Татагу, в 6-ти фарсахах от города Миандуаба и 10 от Сауч-Булага».