Очерки истории культуры Средневекового Ирана

Известный поэт XVI в. Мухаммад б. Сулайман Фузули (ум. 963/1555-56) в предисловии к своему сборнику азербайджанских стихов просил защиты "...от того глупого писца, круглого невежды, чье дурное перо является киркой, разрушающей здание просвещения, а калам, наводящий тоску, служит зодчим, воздвигающим здание глупостей. Он то одной точкой превращает "любовь" в "мучение", то, изменив одну букву, заставляет читать слово "благо" как "бедствие"...".

Пусть станет несчастным скитальцем, подобно перу, тот безмозглый,
Чей калам служит ломом, разрушающим основу просвещения.
Почерком он украшает облик слов, но какая польза [от этого],
(Коль он чернотою (т. е. ошибками) своего письма скрывает, как завесой, красавицу смысла! [10, с. 78].

Эти примеры отражают вполне понятную реакцию недовольства авторов, которая на первый взгляд кажется несколько гипертрофированной. Но вот один из редких официальных документов, составленный по приказу Султан-Хусайна Байкары (1469-1506) на имя знаменитого каллиграфа Султан-Али Машхади (1435-1520) (приведен нами в сокращении): "Да знает квинтэссенция каллиграфов Мавлана Низам ад-Дин Султан — Али... поскольку наши личные сборники, переписанные его редкостным по красоте пером, оказываются наполненными множеством ошибок и погрешностей и исправление [их] в столь очаровательном письме никому не возможно, [выходит] так, как говорят. Стих:

Ничего не стоит одежда
Наполовину из атласа, наполовину из паласа...

Несмотря на то что он прекрасно разбирается в книге [наших] тюркских стихотворений, а равно в правилах поэзии столь же высокосведущ, чрезвычайно странно видеть это в его работе. Непреложно ведь установлено, что нужно писать [точный] смысл и такое же расположение слов одного бейта и даже одного стиха, как у поэта, и как можно лучше вникать в каждую [его] мысль. И если порча, вызываемая отсутствием выдержки каллиграфа или опискою его пера, коснется основных принципов произведения [писателей], то это будет причиною расстройства мысли [автора], и ущерб в этом тяжело отзовется на его сердце...

Вывод из приведенного тот, что так как направление мысли поэта обусловливается его способностью к стихосложению и является результатом его врожденного мышления, то в отношении верности и правильности [копии с его произведения] каллиграфу и переписчику нужно и [даже] настоятельно необходимо [только] после должного рассмотрения [текста оригинала] постараться переписать его так, дабы [все] пером его удивительного письма было бы охранено от огорчения ошибками и порчею [текста] и страницы книги тех желаний, которые вложил в нее автор, были бы свободны от необходимости их исправления. [Поэтому] все, что бы он (Султан-Али) ни написал, пусть постарается представлять [нам] лишь по надлежащем сличении [с оригиналом], чтобы [это] могло стать [своего рода] возмещением того, что было прежде. Только" [124, с. 163- 165] [66].

Приведенные примеры, сколь бы ни были они эффектны и красочны, нехарактерны для персидской рукописной книжности. Они являются исключением, уже хотя бы потому, что единичны и редки. Конечно, книги, переписанные от руки, не могли не содержать описок и ошибок: их переписывал человек. Но это отнюдь не означает, что вся персидская словесность, дошедшая до нас через посредство рукописи, оказалась очень далекой по своему содержанию от авторских оригиналов[67], поскольку была искажена многократным копированием [22, с. 178-179]. Горькая шутка, ставшая затем крылатым выражением, что персидское сочинение, трижды переписанное, становится арабским, была сказана по поводу тех произведений, которые были особенно популярны, имели широкое хождение и распространялись в сотнях и сотнях списков. Это обстоятельство, безусловно, сыграло решающую роль в том, что их текст был засорен позднейшими вставками, пояснениями, "исправлениями". Но подобных сочинений было очень мало, всеобщее признание и популярность оказались весьма тяжким бременем для текста этих произведений, первое место среди которых, несомненно, занимает Шахнаме Фирдоуси. Именно это обстоятельство имел в виду Лутф-Али-бек Исфахани Азар (1722-1781), когда мимоходом заметил в своей антологии Аташкаде ("Капище огня"): "В настоящее время нельзя сказать, сохранилась ли в этой книге хотя бы одна [подлинная]" строка Фирдоуси" [22, с. 181].