Очерки истории культуры Средневекового Ирана

Творчество исфаханских поэтов, завершающее предмонгольский период, воплотило многие конечные результаты развития основных литературных тенденций домонгольского времени, в частности и в жанре рубай. Так, исфаханские поэты дали высокие образцы утонченного искусства афористичности. На крылатых формулах, выражающих сущность любовного страдания, построена вся их любовная поэзия. Вот типические строки — самостоятельное стихотворение:

Ты — стрела: тебя тянешь к себе — ты летишь.
Ты — луна: что ни день, ты иная.
Ты — слеза: навернешься на миг на глаза — и бежишь.
Ты как жизнь: с каждым вздохом все меньше надежды.

(К., с. 826)

Или отдельные бейты:
Тот, кто не страдает по тебе, увечен,
И сердце, не убитое тобой, мертво.

(К., с. 994)

Я превратил мои два глаза в четыре, чтоб тебя увидеть,
А ты, завидевши меня, из двух очей глядишь одним.

(К., с. 811)

Одновременно творчество исфаханских поэтов дает обильный материал для оценки философского и нравственного начала классической персидской поэзии предмонгольского времени. У обоих поэтов, особенно это характерно для Камала Исма'ила, выражено стремление отлить в меткие речевые формулы моральные, социально-этические, философские и чисто житейские каноны своего времени. Более двухсот четверостиший Камала Исма'ила — это житейская и философская афористика и лирическая дидактика. При всей обобщенности — согласно литературному вкусу времени — поэтического высказывания эти четверостишия приближают нас к постижению личности поэта, мира его души. Сугубо личное звучит в горьких сетованиях на духовное одиночество, на неверие в людей, в жалобах на обманутые жизнью ожидания:

Как страшно оно мне, круговращенье тупого колеса судьбы,
Страх перед жизнью неизменен: добра боюсь и зла боюсь.
В душе нет ни крупицы веры в людей. Вот почему
Я тени собственной, что вечно гонится за мной, боюсь.

(К., с. 831)

Жизнь миновала — ни одно желанье сердца не свершилось,
И ни одно из путешествий гостинцем нас не одарило.
Что знанья? — не пришлю от них спасенье.
Что разум? — он не преумножил веры.

(К., с. 879)

Эти мотивы варьируются во многих стихотворениях. Вместе с тем в этой житейской философии и дидактике нет целостного мироощущения, заметны пестрота настроений и смешение жизненных позиций, внешне противоречивых для сознания одного человека: рядом с сетованиями на превратности судьбы и несправедливое распределение мирских благ проповедуется пренебрежение жизненным благополучием, соседствуют обывательская мудрость самосохранения и эпикурейская беспечность жизни "одним днем". И тут же гордость честного непреуспеяния в несправедливом мире, благородство преодоленного страдания, отрицание смирения, а в бессилии против незаслуженных ударов судьбы совет просто посмеяться над ней. Другими словами, мы находим здесь весь набор всечеловеческих житейских истин, представленный, как правило, в пословичном фонде любого из народов. Облеченные в меткие речевые формулы — афоризмы, пословицы, поговорки, — они извечно питали дух человека в его неудовлетворенности жизнью и в стремлении познать и сформулировать для себя ее непостижимые закономерности.

Ясно, что житейскую философию исфаханских поэтов следует понимать расширительно: в их афоризмах художественно выражены мысли и настроения, популярные у широких слоев населения. Из четверостиший Джамал ад-Дина ибн Абдарраззака и Камала Исма'ила можно составить своеобразную антологию таких — ходовых, по-видимому, в их время — сентенций:

В тот день, когда мы в суете уйдем из жизни,
Которую лишь по ошибке мы считаем жизнью,
С какою мыслью мы уйдем из жизни?
Не вышла жизнь — поймем в итоге жизни.

(К., с. 870)

Нас одарило время только цепью бед,
Хоть раз коснулись ли мы розы, шипом не уколовшись?
В итоге даже жизнь оно возьмет от нас назад
Так что оно нам в самом деле дало?

(К., с. 903)