Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина. 1558—1561 гг.

Урегулировать отношения с Крымом, добиться от преемников Менгли-Гирея если не восстановления прежнего союза, то хотя бы благожелательного нейтралитета и избавиться от этого бремени, ложившегося все более и более тяжким грузом на плечи и служилых людей, и кресть ян, и посадских, оказалось фактически невозможно. С одной стороны, у Москвы долгое время не было возможности надавить на крымских ханов чем-то большим, чем просто словами. Дикое Поле, поистине безбрежная степь оказалась для крымских татар крепостью понадежнее, чем самые мощные валы и стены. Если государева рать могла относительно легко достичь Казани и Астрахани по рекам, перебросив под их стены водой артиллерию, пехоту и все необходимые припасы – как писал американский историк У. Мак-Нил, «московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжелые пушки…»[20], то с Крымом такой вариант не проходил. В итоге в борьбе с крымскими татарами русские не могли реализовать с таким же успехом, как в случаях с двумя другими татарскими юртами, Казанью и Астраханью, свое технологическое и техническое превосходство «пороховой империи»[21].

С другой стороны, крымская элита (по крайней мере, достаточно сильная и влиятельная часть ее) не была заинтересована в сохранении долговременных мирных отношений с Русским государством в силу отсутствия (в отличие, к примеру, от Казани или Ногайской Орды) прочных экономических связей с Москвой. Можно, конечно, было взять на содержание часть татарских «солтанов и вланов, князеи и полковых князеи, и их братью, и их детеи мурз», но содержание «московской партии» при ханском дворе стоило дорого, очень дорого. К тому же, как уже отмечалось выше, в скуповатой Москве к вопросам престижа относились очень щепетильно, не желая давать регулярной выплатой богатых «поминков» повод крымским «царям» полагать русских государей своими данниками (а именно так и ставили вопрос татарские династы[22]).

Наконец, великодержавные претензии ханов по-прежнему не находили понимания в Москве. Как, к примеру, должны были реагировать в русской столице на послание хана Сахиб-Гирея I, брата Мухаммед-Гирея? Недовольный промедлением «московского» в сношениях с ним, «Великие орды великим царем силы находцем и победителем», он писал юному Ивану IV в мае 1538 г., что вот-вот выступит из Крыма с войском в поход на Москву. И если великий князь хочет спасти себя и свою страну от разорения, продолжал крымский «царь», то пускай немедленно «своего большего посла с своею казною наборзе бы еси его к Путивлю послал. А перед ним бы еси часа того послал к нам сказати, чтоб в малых днех у нас были». «И будеш по моему слову, – продолжал хан, – ино вельми добро, и мы с тобою, по тебе посмотря, мир учиним». Ну а если Иван, не прислушавшись к голосу разума, по-прежнему будет упорствовать, то тогда, грозил Сахиб-Гирей, «и ты посмотрит, что мы тебе учиним… более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, из твоей земли по одной голове, сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму, ино все мои люди сыти будут»[23].

К счастью для Москвы, Сахиб-Гирей, который, с его воинственностью и угрозами мог бы стать для Москвы серьезной головной болью (тем более что ему удалось навести порядок в Крыму и восстановить тамошнюю «вертикаль власти»), ею не стал. Судя по всему, московское направление крымской политики для него не являлось первостепенным. Увлеченный, как и его брат Мухаммед, внешнеполитическими прожектами, Сахиб-Гирей упустил из виду пробуждение московского медведя.