Очерки истории Трапезундской империи

Возьмем еще миниатюру из Кахриэ Джами в Константинополе [170], помещенную в труде об этой мечети Ф. И. Шмита. В композиции «Моление Анны» появляется в полуарке маленькая фигура, не имеющая, по-видимому, никакого отношения к изображаемому типу. Припоминается и еще такая же особенность в некоторых миниатюрах композиции Благовещения.

Но центр тяжести нашего рассуждения должен основываться на двух композициях, копии которых сняты в колокольне церкви Св. Софии в Трапезунде и которые описаны нами в начале этой статьи. Уже то обстоятельство, что мы имеем там две композиции одну против другой и что они помещены между росписями господских и богородичных праздников в одной весьма небольшой церкви, устроенной в колокольне, должно устранять всякие предположения о том, что обе они составляют принадлежность одной композиции. Напротив, нельзя ни минуты сомневаться, что аллегорическое изображение сопутствует в одном случае картине тайной вечери, или евхаристии, в другом — сошествия Св. Духа.

Что касается тех свитков, которые расположены на убрусе и которые находятся в руках двух фигур другой композиции, то принимаемое число их за 12 не оправдывается счетом на нашем памятнике, где значится лишь 11. Как объяснение смысла этих маленьких связанных тесьмой предметов, так и показание числа их основывается, в сущности, на очень позднем русском толковании, приводимом в названном сочинении Н. В. Покровского. В старинном русском сборнике XVII в. (Соф. библ., № 1522, л. 21) на вопрос, чего ради пишется у сошествия Св. Духа человек «седяй в темном месте, старостию одержим и на нем риза червлена, а на главе его венец царский и в руках имеяй убрус бел и в нем написано 12 свитков», предлагается такой ответ: «человек в темне месте, понееже весь мир в неверии прежде бяши… а еже царский венец понеже царствование в мире грех а еже в руках убрус и в нем 12 свитковсиречь 12 апостол участием своим весь мир просветиша».

Мы не так далеко подвинулись в разъяснении проблемы в сравнении с книжником-резонером XVII в.

В статье профессора Усова о Сирийском евангелии Лаврентьевской библиотеки во Флоренции [171]рассмотрен довольно обширный материал изображений сошествия Св. Духа и сделана солидная попытка разобраться в объяснении фигуры с убрусом с надписью . Хотя автор не профессиональный археолог, тем не менее он чутьем угадывает, что нельзя к занимающей нас композиции относиться как к эволюции идеи о собрании племен и народов перед храминой, в которой были апостолы. И вместе с тем он не ставит в основу своих заключений ту мысль, что царь с убрусом, в сообществе с двумя или даже с одним предстоящим, составляет признак позднейшей композиции XV и последующих веков. С. А. Усов ссылается на рукопись XII в., именно на хорошо известный кодекс Григория Богослова [172], где в композиции сошествия Св. Духа встречается совершенно такая же сцена из двух лиц, находящихся, по мнению автора, как будто в споре. Один одет богато, в голубую одежду с золотой каймой и с диадемой на голове; другой имеет на голове повязанный красный платок, что на нашей копии толкуется как употребительный на Востоке головной покров (чалма). Пусть объяснение, данное автором этим фигурам, не имеет обязательного значения (Исайя и Давид), но для нас важны указания, что появление двух фигур в своде на картинах сошествия Св. Духа есть явление весьма распространенное. Точно так же мы считаем необходимым подчеркнуть и то обстоятельство, что , в смысле аллегорического царя с убрусом и с предстоящими или без них, не есть исключительная принадлежность одной композиции сошествия Св. Духа. Так, в сборнике XV в. Парижской Национальной Библиотеки, как указывает С. А. Усов, содержащем Притчи Соломона и извлечения из Гиппократа, на л. 164, находится аллегорический рисунок, изображающий костцсх; в виде старца, которому стоящие с ним рядом мужчина и женщина, «как бы лаская поглаживают волосы; и бороду». По объяснению проф. Усова, фигура царя должна быть объясняема в смысле пророка Давида, а в боковых — а где их одна, то в боковой — в смысле или представителей церкви из обрезанных и из язычников, или весь крещеный мир. Со временем, по мнению Усова, изображение пророка Давида и Исайи стилизовались в царя и смерда.

Но до какой степени шатки выводы автора в окончательном его суждении, показывает следующее место (51 с.): мистический смысл изображения в иконе сошествия Св. Духа есть образное представление установления таинства священства. В нашей иконописи мы имеем и параллель образования рядом с историческим и мистического сюжета. Именно такое двоякое изображение мы имеем и для таинств евхаристии и крещения. Таким образом, для трех важнейших таинств церкви нашей мы имеем по два перевода: один исторический, другой мистический. Последний распространен на православном Востоке, первый на Западе. Эти заключения трудно поставить в связь с основными посылками, выводимыми из памятников, как реальные факты.

III. Кремль