Очерки итальянского возрождения

После выхода предсказания на 1534 год Карл V стал усиленно стараться привлечь его на свою сторону. Причины тут были разные. Мантуанский посол Аньелло пишет Федериго Гонзага из Венеции, что причины эти заключались в том, чтобы Аретино "не писал о нем дурно, особенно же из-за свояченицы", то есть все той же Беатриче Савойской^[165]. Кроме того, император надеялся получить и политическую поддержку от него. И он не ошибся. Как только Аретино принял пенсию императора, он написал свое знаменитое письмо Франциску по поводу его союза с турками против Карла^[166]. Оно было красноречивым апеллированием к общественному мнению всего христианского мира, имело громадный успех и произвело большое действие. Можно указать целый ряд других случаев, когда вмешательство Аретино останавливало или подкрепляло решения большой важности. В Риме при Клименте он помог маркизу Мантуанскому добиться своих целей; он поддержал кандидатуру Козимо Медичи, сына Большого Дьявола, в герцоги Флоренции; без Аретино предшественник Козимо, герцог Алессандро, никогда не стал бы зятем Карла V; он спас Ареццо от разгрома, избавил Перуджу от большой опасности. И сами владетельные особы, которых так безжалостно разоблачало иногда перо Аретино, признавали, что он делает полезное и нужное дело. "Ваши giudizii для меня настоящий оракул", — писал ему Федериго Гонзага^[167]. Он же, совершенно в духе своего времени, говорил: "Нам чрезвычайно приятно получать хвалы из уст образованных людей, ибо эти хвалы истинные и прочные"^[168]. Антонио де Лейва говорил, по словам Аретино: "Аретино более необходим для человеческой жизни, чем проповеди, потому что те направляют на путь истинный простых людей, а его писания — вельможных"^[169]. Альфонсо д’Авалос увещевал его продолжать в том же духе: "Итак, следуйте вашим путем, достойным похвалы, и не обращайте внимания, если кто-нибудь будет желать вам зла: лучшие люди вас будут любить из ненависти к преступлениям"^[170].

Сам Аретино смотрел на свою публицистическую миссию приблизительно так, как определяли ее Лейва и Авалос: "Я, Пьетро Аретино, порицаниями показываю им, что они собой представляют, и похвалами то, чем они должны быть"^[171]. Своего комического философа Платаристотиле он заставляет изрекать афоризм: "Пороки государей развязывают языки"^[172]. И так как государи боятся правды, то правда, оглашенная во всеуслышание, может их исправить^[173]. Но он не скрывает, что деньги играют для него большую роль. Он открыто признается одному из приближенных Франциска I: "Многое, что было сказано, было бы скрыто, и многое, о чем было умолчено, было бы сказано", если бы ему вовремя хорошо заплатили^[174]. Он просит Вазари передать герцогу Козимо, что причина его молчания — его бедность^[175]. Но, как верно замечает Луцио^[176], у него вместе со всем этим достаточно ясное и определенное чувство того, в чем достоинство литературы и как должна совершаться ее эмансипация. Он провозглашает право литературной деятельности быть вознагражденной достойным образом. "Он становится, словом, первым журналистом, который без лицемерия получает содержание из секретных фондов. Печать — новая держава, которая крепнет, с которой необходимо считаться, и князья заключают соглашение с Аретино, представляющим печать. Они признают, что им удобно иметь друга, который может действовать на общественное мнение и через него на события". Это "соглашение" настолько крепкое, что, когда в 1547 году Аретино подвергся избиению по приказу английского посла, флорентийский секретарь писал своему "оратору" в Венеции, Пандольфини: "Английский посол запятнал (maculata) ту свободу, которая дарована ему (Аретино) всеми христианскими государями"^[177].

Разве это не красноречивое свидетельство того, что свобода личности прошла новый этап в своем развитии? Источник ее действий уже не в чужой воле, а в ее собственной, и те, кому она еще недавно служила, это признают.

Ведь деятели Возрождения, освобождая личность, никогда не воодушевлялись демократическими идеалами. Личность для них — это лишь избранные члены литературной республики. Благодаря своему аристократизму они сделались чужды народу и попали в вавилонское пленение ко дворам. Именно их освобождал теперь Аретино.