Очерки из будущего

Мне стоило некоторых усилий приспособиться к старым точкам зрения. Но у меня был Опекун, такой любящий и такой терпеливый, чей кругозор – о! он бесконечно превосходит мой; и он знал, как сильно я люблю Землю, и, если бы была необходимость, он бы тратил и тратился до тех пор, пока не приспособил бы меня к старой милой точке зрения. Однако больших усилий прилагать не нужно! Все было так, как он мне и сказал. Я находился в старой плоскости старой эклиптики. И снова я увидел мой дорогой старый Орион, и Большую Медведицу, и Плеяды, и Корону, и все остальное, точно так же, как если бы я никогда не видел других созвездий, сделанных из тех же звезд, когда у меня были другие точки зрения.

Но я хочу сказать вам только одно.

Мой Опекун и я, не обращая внимания на время, наблюдали за маленькими системами, в то время как милые маленькие миры летали с постоянством и так красиво. Что ж, это было как в старые добрые времена – я набрал немного воды на кончик иглы и поместил ее в поле моего микроскопа. Я полагаю, как я уже сказал, что в то время в моем поле зрения было сразу несколько тысяч солнечных систем – только слова "тогда", "там" и "однажды" имеют измененное значение, когда человек находится в подобных отношениях. Мне нужно было только выбрать "эпоху", которую я хотел бы увидеть. И об одном мире, и о другом у меня было одинаково отчетливое видение – более того, румянец на щеках девушки на планете Нептун, когда она сидела одна в своей беседке, я видел так же отчетливо, как стремительный полет кометы, которая пронеслась через дюжину систем и задержалась, чтобы пофлиртовать с девушкой.

В эксперименте, который я описываю, у меня был свой выбор эпох как мест. Я думаю, ученые или люди с академическими наклонностями не удивятся, если я скажу, что, взглянув на нашу дорогую старую Землю, после того, как я на мгновение назад позабавился историей Северной Америки за десять или двадцать тысяч лет до наших дней, я обратился к этому странному небольшому участку земли, который находится на перешейке между Азией и Африкой, и тот таинственный уголок Сирии, который находится к северу от него. Люди называют это Святой землей, и неудивительно. И я думаю, что никто не удивится, что я выбрал тот момент, когда большой караван торговцев пересекал перешеек, они уже были далеко на египетской стороне, и с ними был красивый молодой человек, которого они купили чуть раньше, за день или два до этого, и везли на юг, на невольничий рынок в Оне, в Египте.

Этого красивого юношу звали Юсуф Бен Якуб, или, как мы говорим, Иосиф, сын Иакова. Он был красив по самым благородном стандартам еврейской красоты. На вид ему было восемнадцать или девятнадцать лет. я не настолько хорошо начитан, чтобы знать, так ли это. Было это ранним утром. Я помню даже свежесть утренней атмосферы и изысканный перламутр неба. Я видел каждую деталь, и у меня сердце замирало, когда я смотрел на все это. Ночь была жаркой, и бока палаток были распахнуты. Этот красавец лежал, его запястья были связаны шнуром из верблюжьей шерсти, которым он был прикован к руке большого араба, который выглядел так, как я помню Кеокука из племени саксов. Иосиф сидел на земле, положив руки так близко друг к другу, что шнур даже не шелохнулся от его движения. Затем, с помощью странного трюка, который я не понял, и движений суставами, которые, должно быть, стали для него мучением, он скрутил и изменил форму узла на веревке. Затем, ловко захватив его зубами, он ослабил хватку узла. Он цеплялся зубами снова, снова и снова. Ура! Узел ослаб, и юноша освободился от храпящей рядом с ним громады. Еще мгновение, и он вышел из палатки, он пробирается по аллее между веревками палаток, он вышел к ручью, который тянется вдоль западного края лагеря. Еще пятьсот ярдов – и он окажется на другой стороне Черил-эль-бара (скалистой стены, уходящей на запад от гор), и он будет свободен. В этот момент две противные маленькие собачки из крайней палатки каравана, которую арабы называют палаткой надзирателя, бросились за ним, рыча и вопя.

Храбрый юноша повернулся и, как будто в его жилах текла кровь самого Давида и с точностью Давидова глаза он метнул тяжелый камень в первую дворняжку так искусно, что тот перебил псу позвоночник и заставил его замолчать навсегда, как это могла бы сделать пуля. Другая дворняжка, испугавшись, замерла на месте и залаяла еще сильнее, чем когда-либо.

Я не мог этого вынести. Мне нужно было только раздавить эту визжащую дворняжку, и Иосиф был бы свободен и через сорок восемь часов оказался бы в объятиях своего отца. Его братья были бы спасены от угрызений совести, а мир…

И весь мир?..

Я незаметно протянул палец к собаке, когда мой Опекун, который наблюдал за всем этим так же внимательно, как и я, сказал:

– Нет. Все они обладают собственным сознанием и свободой. Они такие же Его дети, как и мы. Мы с тобой не должны вмешиваться, пока не будем знать, что делаем. Иди сюда, и я смогу тебе показать.