Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке

Везти его к месту заключения предписано было «секретно в закрытых санях, никому не показывать, разговоров с ним никаких не иметь, об имени и состоянии не спрашивать», и миновать Петербург было приказано как можно скорее. Как государственного преступника, его провожали от Архангельска до Ревеля две переменные команды. С ним, однако, велено было обходиться без грубости, дать ему платье и шубу.

В Архангельске оставалось некоторое имущество Арсения: иконы, одежда, книги. Канцелярия Архангелогородская предложила императрице спрятать образа в какое-нибудь неизвестное место, чтобы об Арсении не было никакой памяти, а прочие вещи продать. Так и было поступлено.

Екатерина была в Москве, когда через древнюю столицу провозили Арсения, и Государыня пожелала видеть этого человека, ею с какою-то болезненною страстностью ненавидимого.

Устроили так, что Арсения провозили садом Головинского дворца и сделали там остановку.

Арсений сидел на лавке и дремал, склонив голову на грудь, когда императрица подошла к нему и пристально на него посмотрела.

Арсений не поднял глаз.

Однако же – новый случай его прозорливости – произнес какие-то слова. Императрица зажала уши и быстро отошла от него.

В Тайной канцелярии его допрашивали; быть может, пытали…

Коменданту Ревельскому Тизенгаузену императрица писала: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка. Берегите, чтоб не улетела! Надеюсь, что не подведете себя под большой ответ. Народ очень почитает его исстари и привык считать святым, а он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».

Содержать Арсения велено было под строжайшим наблюдением, офицерам и солдатам запрещено было с ним говорить. Можно предполагать, что ему надевали на рот заклепку.

Императрица и здесь продолжала брать меры предосторожности против человека, заключенного в тесном каменном гробу. Так, она в другой раз писала коменданту:

«Книги дать ему можете, а денег отнюдь в руки ему не давайте. Он сколько стар, столько и пронырлив. Если же ему нужда будет в белье и одежде, то удовольствуйте его без излишества. А в болезнях велите его лечить и предпишите тем, кои около его, чтоб с ним без грубости обходились».

По приезде в Ревель, Арсений сделался болен. К нему послан был доктор, причем с доктора была взята подписка, что под страхом смертной казни он не будет спрашивать у больного об его имени или звании и до конца жизни не станет говорить о том, даже минами.

Ежемесячно в Петербург посылались рапорты с донесением, что «известный арестант» содержится по инструкции и «ведет себя тихо».

Действительно, неизвестно никаких резких выходок Арсения в последние годы его жизни.

Он смирился – не пред людьми, а пред всесильною рукою Божиею, от которой он решил терпеливо принять свои страдания. Он читал Священное Писание, а на стене своей тюрьмы начертал углем слова: «Благо, яко смирил мя еси».

Существуют изображения митрополита Арсения, относящиеся к этой поре его жизни.

Он стоит у стены своего тесного каземата. Худое, полное еще энергии лицо выражает глубокую мысль. Большие глаза полны великой тоски. Руки как бы от внутреннего страдания, а может от холода, крепко стиснуты вокруг груди. На нем полушубок и треух. Свет проходит чрез маленькое окно, заделанное решеткой. На окне – кусок хлеба. На стене изображен в малых размерах он же в святительском облачении. На обороте надпись Андрей страдалец.

26 февраля 1772 года Арсений сильно заболел. Он потребовал к себе священника; пришедший по разрешению коменданта священник принял исповедь умирающего и приобщил его.

На третий день, в 8 часов утра, земные страдания Арсения прекратились. Он перешел к единому истинному и нелицеприятному Судии.

В тот же день вечером, после так называемой «вечерней зари», пред которою бывает перекличка солдат, Арсений был погребен в русской Никольской церкви.

Доселе указывают место его погребения у правого клироса, в приделе Успения Богоматери, который впоследствии был пристроен на могиле Арсения.

Одежду, оставшуюся после узника, велено было раздать нищим. Книги: Евангелие, Псалтирь и святцы – отдать духовнику почившего, Никольскому священнику Кондратову.

Затем со священника и всей команды взята подписка – до конца жизни молчать о всем этом, под угрозою смертной казни.

Так думали изгладить память о несчастном Ростовском митрополите.

Замечательно, что главный деятельно недоброй памяти Тайной канцелярии, Шишковский, который допрашивал Арсения, вероятно, из чувства раскаяния, по самую смерть свою посылал в Ревель деньги на панихиды по нем.

Трудно судить: было ли то действительно необыкновенное событие или лишь измышление народное, ярко рисующее отношение народа к опальному митрополиту, но вот что передают.

Когда пред смертью Арсения позвали священника напутствовать его, тот, только войдя в каземат, в страхе выбежал оттуда и сказал: «Вы мне говорили, что надо исповедывать и приобщить преступника, а там – стоит на коленях архипастырь в полном облачении».