Так и я, брат, точно! Жив Бог – жива душа моя, а с голоду на Руси, говорят, еще никто не умирал. Зачем мне вещи? Только лишнюю тяжесть таскать за собою да платить за багаж на дорогах? Нет, брат, я этой глупой моде не следую. Omnia mea mecum porto – и все тут!
Нельзя сказать, чтобы Башибузук особенно обременял кого-либо собою. Когда он совершал свои «набеги», то это были «набеги» действительно на целый полк, а не на того или другого из офицеров. Тяготы своего пребывания в полку он поровну разделял между всеми, как подушную повинность. Сегодня случай привел его ко мне, завтра он точно так же случайно останется ночевать у другого: где захватила его ночь, там и остался. Здесь привелось позавтракать, там пообедать, тут у такого-то чаю напиться, в четвертом месте поужинать – он и счастлив, потому что всегда вертится в «компании», всегда с «друзьями», с «кунаками». Любит он поговорить, побалагурить – только не мешай ему языком болтать; и действительно, болтун он неистощимый, и все это с прибауткой, со стишком, с пословицей, с неизменным рефреном ко всякой теме: «а вот-де у нас, бывало, на Кавказе», – и как попадет на этого кавказского своего конька, то только пошли Бог терпения слушать! В особенности он любил рассказывать про Нижегородский полк, его быт, его боевые подвиги, про полкового песенника-запевалу и пьяницу Малышку – ив эти минуты одушевлялся искренно, без напускного пафоса, и непременно цитировал полковую песню:
И, заканчивая какой-либо подобный рассказ, точно так же непременно приведет стишок из той же песни:
Когда, бывало, просят его к водке и закуске, он, весело и приятно потирая руки, сейчас же скажет стишок:
И, по обыкновению, разом «вонзает» в себя рюмку, в заключение чего опять-таки стишок:
И откуда только у него брались эти стишки! На всякий случай, на всякое обстоятельство непременно ответит стишками.
– Ну, брат, и наклюкался же ты вчера! – дружелюбно корит его кто-нибудь утром, – Даже под стол свалился!
– А что ж! – отвечает он. – Это как следует!
Потрепал он как-то двух жидков за какую-то мошенническую проделку. Те – жаловаться полицеймейстеру. Выходит, разумеется, история, из которой надо выручать Башибузука.
– И зачем ты рукам волю давал? – корят его приятели.
– А что ж! – говорит. – Мы, брат, кавказцы! Мы таковы! Мы –
– Да ведь это, – возражают ему, – не черкесы, а жиды.
– Жиды? Тем паче!
– Им-то, разумеется, мало, потому что взять с тебя нечего; но и тебе немного: нарвешься когда-нибудь так, что и в кутузку засадят!
– Кого? Меня?.. Никогда!
Как я сказал уже, Башибузук, кроме того, что было на нем надето, не имел никакого имущества. Если черкеска его приходила в крайнюю ветхость, кто-нибудь из друзей, сам или в складчину, дарил ему новую – и Башибузук опять на несколько лет был «экипирован». Один, бывало, подарит ему старые, но еще крепкие сапоги, другой – рейтузы, третий – сорочку, четвертый – пару носовых платков, и Башибузук счастлив, «Я богат, я очарован, я опять экипирован!» – в восторге восклицал он в этих случаях.
Но вздумали однажды приятели снабдить его бельем в полной мере, так, чтобы всех принадлежностей было у него по полдюжине, – Башибузук, к удивлению, отказался:
– Нет, господа, куда мне с этим возиться! Все равно раскрадут, или растеряю. Мое правило такое: одна сорочка у прачки, другая на себе, и все тут! Износится, приятель даст новую. А эти полдюжины – это ведь уже целое имущество, под него и чемодан нужен, и счет вести надо, заботиться надо... Нет, уж Бог с ним, а вам – сердечное спасибо!
Так и не согласился принять наш подарок.