Очерки кавалерийской жизни

– Ну, баба какая-нибудь пошла свенто-янския травы сбирать, и только; а ты – солдат – испугался!.. Эх, брат!

– Есть воля ваша! А тольки не похоже «оно» на бабу деревенскую, хоша и точно, что скорее сдаеть на женский пол, одначе ж не баба, потому ежели баба – ту сейчас видно!

– А этта, ваше благородие, – помолчав минуту, снова заговорил Слуцкий таинственно понилсенным тоном, – я так думаю, что это никто больше как... французинка... та самая, что штабс-ротмистр анадысь изволили вам сказывать... Это она самая и есть!

«Ильяновская легенда!» – подумал я про себя.

– А разве вы еще не забыли про нее? – спросил я Слуцкого.

– Зачем забыть, ваше благородие! Нам, как тодысь про нея денщики сказывали, так очинно даже занятно!.. И мы часто потом промеж себя толковали, да и ночные наши тоже видели, как и я же вот теперь. Да и что ж мудреного! – несколько философски продолжал мой взводный. – Места здесь самыя подходячия! И лес, этта, и болота, и озера – вся эта нечисть любит ведь по таким трущобам водиться, а нонче к тому же Аграфена-купалыцица – вот и выползла, значит, на свет Божий. Сегодня ей шабаш!

– А что, Иван Антоныч, – не совсем уверенно обратился к Слуцкому Амплеев, – кони-то сегодня ни с того ни с сего разбежались – ведь это все, поди-ко, ёйныя же штуки! Пожалуй, что она все шкодит!

– А ты как понимаешь?! – как бы нехотя, но уверенно и авторитетно ответил ему Слуцкий и замолк.

Разговор прекратился.

Солнце давно уже село, и в лесу с каждою минутой становилось все более сумрачно и сыровато. Проехали мы вперед еще около версты от места нашей последней остановки.

– А ну-ко, Амплеев, подай еще «апель», – распорядился я, когда мы выехали на одну из лесных тропинок, которую можно было разглядеть еще в сумраке по двум глубоким колеям, проложенным крестьянскими возами.

Сигнал был подан.

– О-го-го-го-о-о! – долетел к нам издали человеческий голос.

– Леший!.. – проговорил Амплеев с какою-то странною улыбкой, которая послышалась в его слегка дрогнувшем голосе, так что выходило – не то в шутку сказал это, не то в самом деле рассказы Слуцкого оставили в нем свою долю суеверного впечатления.

– Дура! – буркнул на него взводный сквозь зубы. – Это, ваше благородие, должно, кто-нибудь из наших голос подает, – обратился он непосредственно ко мне. – Может, подождать прикажете? Авось подъедеть!..

И мы придержали коней.

– А что ж, Иван Антонович, – с той же улыбкой в голосе продолжал Амплеев, – рази не бывает так, что «оно» нарочно заводить? Для того и голос по-человечьи подает!

– Ну и пущай его! – нехотя и с оттенком неудовольствия проворчал Слуцкий. – «Заводить»!.. Выдумал тоже – «заводить»! Мы здесь теперича, братец мой, на торной тропе стоим, а она все куда ни на есть да выведеть! Это не то что, как давича, по целине да по болоту! А здесь к тому же видко; даже горазд видчея, чем там было.

В это время навстречу к нам по тропинке выехал всадник.

– Это ты, Андрей Васильевич?

– Так точно, ваше благородие! – ответил голос Склярова.

– Ну, что? Как там у вас? Разловили?

– Есть-таки. А у вас две?

– Две: Аслан и Бобелина.

– Ну и слава Богу! Восемь коней, значит, поймано. Одна Астролябия только отбилась в сторону, к Гершкиной корчме побежала, – объяснял вахмистр. – Ну, да туда за ней Вороненко с тремя солдатиками погнал; надо быть, переймут и ее!

– А всех-то девять бежало?

– Так точно. Шестерых уж домой повели. Стало быть, и нам больше делать нечего. Поворачивай, ребята!

И мы, взяв себе в вожаки Склярова, которому уже хорошо была известна эта тропа, направились по ней к Ильянову.

10. Ночь на Ивана Купалу

Через несколько времени влево от нас, в той стороне, где старорослый хвойный лес был несколько реже, я заметил вдали мелькающий между деревьями отблеск какого-то зарева, а еще спустя несколько минут до нашего слуха стал доноситься с той лее стороны гул людского говора и звуки песен. Женские голоса были слышнее.

– Ишь, у мужиков-то гульба1 – заметил Скляров. – Купалу, значит, справляют.

– А что, Андрей Васильевич, – осведомился я, – не знаешь ты, штабс-ротмистр поехал туда или нет?

– Надо быть, поехали, ваше благородие, потому они приказывали тележку свою заложить, и мы уже закладывали даже, как случилась-то у нас катавасия эта.

«Стало быть, я, вероятно, найду его там», – подумалось мне, и потому, не желая более утомлять мою и без того уже утомленную лошадь, я сдал ее на руки Слуцкому, приказав людям следовать своею дорогой, а сам пешком отправился по тому направлению, откуда слышались голоса и трепетным светом мелькало зарево.

Пройдя сотни три саженей, я очутился на возвышенном берегу озера. Густой, высокий лес со всех сторон окружал его, как стеною, и, опрокинутый, отражался в воде смутными черными тенями. На противоположном, более отлогом берегу раскинулась предо мною оригинальная картина. Там пылал громадный костер.