Очерки кавалерийской жизни

На следующий день, приехав к редактору в назначенное время, Болиголова застал уже там несколько гостей-сотрудников, из которых иные покосились на его кавалерийский мундир со свойственной некоторым литераторам угрюмостью, которая по большей части бывает у них совершенно беспричинной. Впрочем, в данную минуту Болиголове было не до разбирательств, кто каким взглядом на него взирает. Протянув руку редактору, он мельком взглянул ему в глаза пытливо выспрашивающим выражением, которое, казалось, говорило: «Ну что, успешно ли?» "Благополучной – ответили ему исподтишка глаза редактора. Поручик успокоился, уселся в кресло и закурил папироску. Сотрудники между тем продолжали вести разговоры, то есть ругали чью-то статью, поносили заочно какого-то литератора, сообщали несколько сплетен про общих врагов и отсутствующих приятелей, злословили каких-то посторонних редакторов, презрительно относились о каких-то посторонних газетах и журналах, – словом сказать, редакционное утро было таково, как и все, ему подобные. Но все это для озабоченного по-своему Болиголовы не представляло ни малейшего интереса. Рассматривая этих господ, он думал про себя: «Который из вас, любезные друзья, есть благодетель рода человеческого?» – и никак не мог с точностью уяснить себе этого вопроса: все они как-то более походили на ищущих и берущих деньги, чем на дающих оные. «Который же из вас дает, в самом деле? Этот ли совершенно приличный джентльмен, или тот писклявый замарашка, или, наконец, сей кашлатый субъект, что похож более на Воскресенского дьякона, чем на „цивильного“ человека?»

Редактор между тем поднялся с места и кивком предложил поручику следовать за собой в другую комнату.

– Ну что, прочел статью-то? – быстро и с озабоченным видом спросил он.

– Прочесть-то прочел, только, признаюсь, для меня это отчасти темна вода во облацех.

– Ну, ничего… Хвали!.. Ты только хвали знай да поддакивай.

– Тфу ты, какое подлое положение! – пожал плечами поручик.

– Ата, брат, умеешь кататься, умей и тово… понимаешь?

И, подойдя к двери, редактор высунул из нее голову к сотрудникам .

– Анатолий Борисович, пожалуйте сюда на минуточку, – с особенною мягкостью в голосе позвал он кого-то.

В ту же минуту в дверях появился совершенно приличный джентльмен, с золотым пенсне, которое придавало какой-то особенный и как бы зловещий блеск его совершенно круглым, хищно-совиным глазам. Джентльмен был неприятно красив собою и очень старательно заботился, чтобы всем манерам своим придавать изящную и плавную округленность. Он как бы постоянно помнил про себя об этом.

– Позвольте, господа, познакомить вас, – начал редактор, обращаясь к обоим, – господин Шмец, поручик Болиголова, о котором я вам говорил давеча.

Господин Шмец оскалил улыбкой свои щучьи зубы и протянул руку. То и другое было проделано им с очень изящной любезностью.

– Ваше имя давно уже известно мне по литературе, – пробормотал между тем поручик, памятуя дружеский завет насчет возможно большого количества комплиментов.

– А!.. А вы разве читаете? – спросил размякшим от удовольствия голосом польщенный автор, даже не сообразив, что вопрос был и глуп, и неловок.

«Кроме „Уставов“, ничего», – чуть было не сорвалось с языка поручика, но хорошо, что спохватился вовремя.

– О, как же! – поспешил он поддакнуть. – Ваши статьи об искусстве, это… это в своем роде… перлы… Я просто в восторге… и в особенности от последней статьи… Превосходно! Превосходно! Я, как и вы же, поклонник чистого искусства, а потому и ваш поклонник.

В улыбающихся глазах господина Шмеца показалось даже некое масло умиления. Он с чувством поспешил еще раз пожать руку поручика, который в это самое время думал про себя: «О, Болиголова, сколь ты врешь и сколь кривишь душою!»

– Мне очень приятно за наше время, – заговорил меж тем господин Шмец уже с некоторым нахальством признанного авторитета. – Да, именно, знаете ли, за наше время, когда, наконец, и под военным мундиром встречаешь иногда понимание и любовь к интересам высшего порядка.

«Ах ты, сшволач ты, сшволач!» – подумал при этом комплименте Болиголова, невольно как-то вспомнив любимое выражение и еврейский акцент Ицки Штралецкого. Но увы! Крутые обстоятельства решительно не допускали поручика ответить этому Шмецу за его комплимент так, как бы следовало по совести и как, наверное, ответил бы он, не будь у него этих проклятых крутых обстоятельств. А теперь вместо того пришлось только пробормотать нечто вроде, что давно уже, мол, желал иметь честь познакомиться с вами.

– Н-да, да… и мне самому тоже очень приятно, – растягивая слова, цедил сквозь зубы господин Шмец уже тоном некоторого покровительства. – А вы, вероятно, и сами кое-что пописываете?

«Кроме векселей и расписок, ничего», – хотелось бы ответить поручику, но… благоразумие пересилило, и он ограничился одним скромным «нет», произнесенным даже как будто со вздохом сожаления.

– Но это все равно! – как бы в утешение ему заметил литератор. – И мне, во всяком случае, будет очень приятно видеть вас у себя… Заходите как-нибудь…