Очерки о биологах второй половины ХХ века

Я уже упоминал о моем реферате на тему кофакторов ферментов, которые участвуют в синтезе антагонистических медиаторов возбуждения. Такими кофакторами для холинацетилазы и холинэстеразы были ионы натрия и калия, которые сами выступают антагонистами в явлениях индукции электрического потенциала на клеточной мембране. Трошину и Насонову этот реферат понравился. Вот я и предложил Афанасию Семёновичу, чтобы он согласился с этой темой. И Афанасий Семёнович согласился (!), но с условием, что вторым руководителем темы будет биохимик, профессор Соломон Абрамович Нейфах, заведовавший лабораторией в Институте экспериментальной медицины АМН СССР, и отправил меня на беседу с ним.

С. А. Нейфах был давнишним знакомым А. С. Трошина, они были люди одного поколения. Между ними состоялся предварительный разговор по телефону. Соломон Абрамович очень доброжелательно встретил меня, внимательно выслушал. Он прочёл мой реферат и сказал, что такое исследование безусловно стоит проводить, но какими силами? Я не имел специальной подготовки в области энзимологии, которая является самой сложной из всех ветвей биохимии и требует твёрдых навыков и особой чистоты экспериментальной работы. Поэтому нужен опытный микрошеф для обучения меня и для повседневного курирования моей экспериментальной работы. У него в лаборатории есть такие специалисты, но у каждого из них есть свои темы или задания и нет свободного времени для работы со мной. Что тут было поделать? Таким образом, моя инициатива осталась втуне, и я согласился с той альтернативной, но весьма малозначащей темой, которую предложил мне Трошин. Это было исследование проницаемости мышечных клеток лягушки для анионов: ионов хлора и сульфата. Хлориды – естественные соли для клеток животных, сульфаты – противоестественные, и исследование этого контраста было задумано специально.

Забегая вперед, скажу, что эти задания я выполнил педантично, но работа шла медленно. Статья по распределению меченого иона ³⁵SO₄ между раствором Рингера и мышцами была опубликована в журнале «Цитология». Но ещё до окончания срока аспирантуры я по собственному желанию досрочно покинул Ленинград и перевёлся в заочную аспирантуру, ибо получил должность младшего научного сотрудника и интересную работу в Москве. Немаловажным было то, что через год после поступления в аспирантуру я обзавелся семьёй в Москве, а в 1959 г. у нас уже родился первый сын, и это было существенной причиной для возвращения в Москву. Но были также серьёзные мотивы для того, чтобы сменить работу в области физиологии клетки на занятие цитогенетикой. Эта дисциплина – цитогенетика – стала, в результате, моей основной профессией на всю жизнь, и о том, почему и как это произошло, я пишу в другом очерке этой книги[12].

Павел Павлович Румянцев. Директор Института цитологии в 1983 – 1988 гг.

Когда прошло много лет, я полусерьёзно хвастался тем, что оказался первым зачисленным в Институт цитологии аспирантом, и это обстоятельство с оттенком шуточного-парадного пафоса позднее упоминалось на празднованиях 40-й и 50-й годовщин Института цитологии. Исторически до меня аспирантом был С. В. Левин – спокойный, симпатичный человек, отслуживший во флоте и носивший старые морские «клёши». Он был аспирантом проф. Ю. М. Оленова и перешел вместе с ним в Институт цитологии из ЛГУ на втором году своей аспирантуры. Ему-то, взрослому человеку, было всё равно, кто «первый». Ну, а не столько мне, сколько моим новым молодым друзьям, девушкам Лаборатории физиологии клетки доставляло удовольствие, считать, что «наш-то – первый»! и вообще – «первый парень на деревне». Это выяснилось путем какого-то голосования в женской части института, о чём мне сообщили уже после моего отъезда в Москву (чтобы не зазнавался). Затем первым красавцем института был тайно избран Павел Павлович Румянцев, тогда – старший научный сотрудник, а в более поздние годы – несколько лет директор Института цитологии АН СССР.

Тут я позволю себе отступление. В первые дни или месяцы своей аспирантуры я чуть было не заслужил репутацию «московского зазнайки» (а может быть успел заслужить?), но как-то постепенно «вписался» в ленинградский стиль. Дело в том, что характер «среднего ленинград ца» (петербуржца) всегда отличался от характера «среднего москвича». Так повелось, наверное, с XVIII века. Не исключено, что в XXI веке эта разница исчезнет: миграция, панмиксия, информатизация и другие факторы успешно лишают человеческое общество былого социокультурного разнообразия, а жаль этого или не жаль этого – это дело вкуса. Хотя, конечно, – жаль, ибо всякое разнообразие в популяциях живых организмов – это благо и условие устойчивости видов.