Очерки о биологах второй половины ХХ века

Но вернемся к личности В. П. Парибка. Прослушав в 1958 г. курс радиационной генетики на биостанции у Тимофеева-Ресовского, классика радиобиологии и радиационной генетики, я понял, что В. П. Парибок хорошо владеет классической теорией радиобиологии, теорией мишени, принципом попаданий в радиобиологии, и проникся к нему уважением. В те годы я встречал других радиобиологов, не знавших этих принципов и изучавших действие ионизирующей радиации на липидный обмен, на митохондрии и т. п., вместо изучения прямого действия радиации на ДНК, хромосомы и клеточное деление – на те мишени, от поражения которых делящаяся клетка и организм гибнут в первую очередь (или мутируют). Всеволод Петрович приехал в 1960 г. на радиобиологическую конференцию в Миассово к Н. В. Тимофееву-Ресовскому, и это было для меня ещё одним критерием того, что он был чужд ведомственной рутины и келейности, и открыт для новых знаний и созидательной работы. Не все радиобиологи хотели ездить к опальному Тимофееву-Ресовскому. В 1958–60 гг. мне приходилось общаться с Всеволодом Петровичем на профессиональной почве, ибо я в своей экспериментальной работе использовал радиоактивные изотопы, а Всеволод Петрович был ответственным за радиационную безопасность в Институте. Я радовался строгому и рациональному отношению В. П. Парибка к работе с радиоактивными материалами, мне было очень легко контактировать с ним и выполнять его требования. А общаться с ним было одно удовольствие. До сих пор живо представляю себе его симпатичную улыбку. Он относился к числу людей, в общении с которыми я испытывал полный душевный комфорт.

И, наконец, об Адольфе Ароновиче Льве. Я уже упоминал, что года два работал в соседней с ним проходной комнате, видел его каждый день и с удовольствием перебрасывался словами. Он всегда выглядел моложе своих лет. Он не был участником Великой Отечественной войны, ибо получил травму головы от взрыва гранаты во время учёбы в Военно-медицинской академии, работавшей в эвакуации, кажется, в г. Фрунзе (теперь – Бишкек, столица Киргизии). Осколок гранаты оставался в его голове до конца жизни и временами вызывал головные боли. В нём меня привлекало то, что он всегда старался выглядеть бодрым. Во Льве меня восхищало то, что в возрасте около 40 лет он с удовольствием катался с женой на фигурных коньках, обладал техническими способностями и был автомобилистом. Эта ипостась была редкой в 1950-е годы. С этим связан запомнившийся эпизод. Как-то Адольф Аронович спросил, могу ли я пойти с ним на одну вечернюю встречу. Встреча эта его несколько беспокоила. Предстояла «разборка» с неприятным человеком из-за автомобильной аварии, с выяснением кто кому должен платить, и назначена она была на тёмное время на пустыре между гаражами. Адольф Аронович объяснил мне, что мне присутствовать при этом разговоре нельзя, но он просит меня стоять за углом на всякий случай. Я стоял за углом, встреча закончилась мирно, а А.А. сказал мне комплимент, которым я возгордился: «Удивительно, Юра, Вы воспитывались без отца, но воспитание у Вас не женское». Такие комплименты не забываются. Признаюсь, отбросив скромность, мне захотелось об этом написать. А еще он говорил: «Я знаком со своей женой с первого класса школы. Вы не представляете, как это долго и как трудно!». Он любил житейские сентенции.

А затем я восхищался Львом, когда видел его в возрасте более чем 70 лет в забрызганном грязью спортивном костюме с гоночным велосипедом на плече, выходящим из лифта около своей лаборатории в здании Института цитологии на Тихорецком проспекте. Его удобно было за глаза называть просто Львом, заменяя имя фамилией. Чуть ли не до 80 лет он ездил на работу на спортивном велосипеде с тонкими шинами-трубками. Это вам не современный, молодежный mountain-bike, не боящийся трещин на асфальте и даже ступенек! Говорят, к последним годам жизни Лев стал сварлив, «разогнал» сотрудников лаборатории… Последний раз я разговаривал с ним по телефону в 2001 г. Обратился ко Льву за какой-то консультацией и получил её сполна. А скончался он в 2009, когда уже совсем не мог работать, и ветераны Института реагировали на это как на большую человеческую потерю: «А. А. Лев – знаковая фигура Института цитологии!».

Когда я закончил редактировать текст этого очерка, создававшегося в 2009–10 гг., пришло известие о кончине Владимира Иосифовича Воробьёва.