На рейде Джордж-тауна, закрытом от юго-восточного пассата островом, стоял двухдечный корабль на станции; его якорь был завезен на берег. Команда и Офицеры, переменяющиеся каждые три года, занимают здесь все береговые должности. Постоянно на острове живет не больше двух сот человек. Так как остров славится черепахами, то каждое английское военное судно, возвращающееся в свой родной Альбион, обязано отвезти двух черепах в подарок: одну, кажется, королеве, а другую — лорду адмиралтейства.
Тридцать два дня шли мы от Вознесения до мыса Доброй Надежды. Это был последний переход по Атлантическому океану. Сначала мы все шли бейдевинд, держась на юго-запад, пока не встретили западных ветров. Это было около 30° южн. шир. Тогда мы повернули налево, то есть взяли курс на восток, и шли, подгоняемые довольно свежими порывами.
Тридцать два дня жизни в море, жизни скучной, однообразной, как заведенные часы, как машина! Были развлечения, но лучше бы, если бы таких развлечений совсем не было. Так например, целую ночь проворочаешься на постели; не спишь, потому что слишком сильно качает и раздается скрип снастей и рассохнувшихся деревянных переборок; там хлопанье дверей, падение с полок книг, капанье воды через растрескавшуюся от тропических жаров палубу; все это вместе, вдруг, как будто согласится не давать покоя. Между каютами начинаются разговоры; a общее горе какая-то скорее утешает: человек эгоист; и вот, общими силами, кое-как коротается беспокойная длинная ночь, a на другое утро эта же ночь служит источником разговоров, анекдотов и острот, притупившихся от слишком частого употребления. Всякий поверяет свое горе, кто свалился с койки, кто всю ночь провоевал с капавшим настойчиво к нему на нос водопадом, кого напугал спросонья показавшийся ему шум воды, и он вообразил, что у него течь в каюте, Томительны эти бессонные ночи! Методически, через каждые полчаса, бьют отрывисто склянки; иногда вдруг над головой раздастся частое топанье ног, точно шум пробежавшего табуна лошадей; голос вахтенного, надрываясь, доходит до крикливых, фистульных нот; слышен шум и хлопанье убираемых парусов, журчание за бортом воды, и опять шум и хлопанье, и порывы ветра; все это выводит на несколько мгновений из летаргической апатии; прислушиваешься и стараешься отгадать по некоторым словам и звукам, в чем дело, и, смутно догадываясь, снова успокаиваешься и стараешься или ни о чем не думать, или перенестись воображением куда-нибудь, где над рекой, извилисто протекающею по лугам, между кустарников, возвышается рощей высокий берег, весь зеленый, убранный ольхой и ясенем, или березой и темным развесистым дубом. На берегу воображение старается провести разные покатости и убитые крепким щебнем дорожки, убирает их бархатом цветников, клумбами и мелким кустарником, который, разрастаясь, соединяется с старинным обширным садом: там, в саду, длинные, тенистые аллеи, густо разросшиеся; там рощи, куртины яблоней, груш и сочных бергамотов. A вдали видны и села с церквами и мосты через речку, и мельницы, и господские домики с их усадьбами.
Но все не спится; свисток боцмана хочет настоять на своем; рулевой все из ветра выходит; голос штурманского офицера, сонный и хриплый переходит в наставительный тон и становятся удивительно кротким и выразительным.
Однако, какое дело мне до того, что происходит наверху! Крепко натягиваю сползающее с меня одеяло, усиливаясь ни о чем не думать. И снова взволновавшее воображение, во что бы то ни стало, хочет дорисовать и дополнить милую, никогда незабываемую картину.
У края сада возвышается белый высокий дом с широкою террасой. Луна всплыла за рекой, и круглый ее отблеск колеблется на поверхности воды. Деревья и кусты протянули от себя длинные и прозрачные тени. В воздухе свежо, крик какой-то птицы раздается из рощи. Длинные окна дома светятся огнями, видны ходящие тени, раздаются разные звуки, то хор песен, то звуки рояля, и все сливается в общую гармонию, и с тишиной ночи, и с отблеском луны в реке. И с огоньком, вспыхнувшим где-то далеко, Что это: сон или воспоминание?.. Если сон, то качка сделала свое дело. Убаюкала.
Но вот звуки слабеют, гармонический ритм их переливается в равномерный всплеск воды, ударяющий в борт; скрип расшатавшихся переборок все слышнее и слышнее; нельзя лежать: одеяло опять упало, и подушку хоть выжми, вся мокрая от протекшей через палубу воды. Видно «поддало»: в ахтер-люке что-то катается. Нет, плохая надежда на сон!
День идет своим чередом: обед, ужин, чай.