Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Где-нибудь на лесенке, спустив свои ноги в воду, задумался меланхолический китаец. Тихо напевает он грустную песню… «Сам, сам, ам, ам…» напевает он, и, может быть, это самые чувствительные слова; в них выражает он свои воспоминания о родине, о далеком детстве, о первой любви. Точно так же непонятны и недоступен китайцу самый выразительный мотив России! Внезапною ли грустью вдруг схватилось его сердце, накипают ли горячие слезы на взволнованной душе его? Или тихою грустью откликнулось прошедшее, уничтоженное счастье? Однообразно идут дни его, бедность давит, потребность механической работы сводит человека на степень животного: где же исход, где утешительный свет вдали, где спасительное слово? Грустно, если у нескольких сотен миллионов людей не гнездится в душе никаких вопросов жизни, и если нет возможности отвечать на них хотя сколько-нибудь.

На нашей лодке, привязанной у пристани, идут разговоры; хозяйка все еще угощает гостью свою чаем; мальчик помахал зажженною бумагою над водой, и потом, бросив ее в тихо плещущие волны, свернулся калачиком и смирно заснул. Атом и его маленькая гостья давно уже спят. С противоположного берега долетают звуки трубы, играющей вечернюю зорю; с судов свистки, дающие знать о каком-нибудь движении; иногда прошумит канонерка, спешащая зачем-то в Кантон, и черная полоса дыма далеко стелется за нею. Скоро все успокаивается, кроме тазов и тарелок воинственных джонок; они еще не скоро угомонятся, потому что теперь новолуние, и ему хотят воздать подобающую честь.

Так проходили дни за днями.

21-го сентября мы оставили наконец гонконгский рейд, и снова начались штормы, качки и вся та благодать, которая называется «впечатлениями морской жизни».

От бухты св. Владимира до Амура

Формоза. — Маньчжурский берег. — На мели. — Бухта св. Владимира. — её жители. — Тихая пристань. — Императорская гавань. — Кладбище. — Орочи. — Жень-Шень. — Лед. — Сахалин. — Каменноугольные копи. — Залив де-Кастри. — Амурский лиман. — Амур. — Николаевск. — Оптимисты и пессимисты. — Николаевское общество.

Погода стояла туманная и холодная; резкий ветер гнал разорванные облака; острая волна лизала с боков клипер; вдали рисовались неясные очерки пустынного берега, по разбросанным возвышениям которого, местами, белелся снег; было холодно, негостеприимно и сыро.

43-й день боролись мы с противным NO муссоном, завоевывая у него каждый шаг и лавируя настойчиво. Едва скрылся из вида Гон-Конг, как засвежел ветер, и несколько дней качались мы под штормовыми триселями, держась бейдевинд, глотая вливавшиеся волны. Впрочем, мы давно привыкли к ним; кто ходил на клипере, тот с ними должен быть коротко знаком. Дойти до острова Формозы (около 300 миль) стоило мам больше двух недель; за ним мы спрятались от свирепствовавшего в Тихом океане шторма. Зеленые берега острова смотрели заманчиво; но нам оставалось ограничиваться убеждением, что на берегу лучше, нежели в море, и качаться, рассматривая в зрительные трубы хижины и зеленевшиеся около них огороды, a иногда мелькавшие между деревьями и грядами человеческие фигуры; в них мы легко узнавали китайцев, по их остроконечным шляпам.

Формоза, казалось, не хотела выпускать нас из теплых морей, из теплых стран, где надолго оставляли мы то, что придает прелесть путешествиям, a именно тропическое солнце, тропическое тепло и тропические ночи. Наконец, обогнули и Формозу: потянулись однообразные дни; становилось холоднее; южные созвездия отставали от нас; охлаждалось и воображение, настроенное, может быть, ложно, но все-таки настроенное чудесами крайнего востока. Заходящее солнце уже не дарило нас волшебными цветами; оно скрывалось за свинцовыми облаками, какая-то будничнее и проще; надо было думать о теплом костюме. Правда, бывали дни теплые и светлые, но тогда мы согревались только физически. Вдали, как тени, мелькали и постепенно скрывались группы островов Маджико-Сима и Ликейских; иногда ждешь увидеть камень или остров. и вот он действительно показывается — сначала привычным морским глазам — каким-то дальним намеком; потом делается, по мере приближения, существующим фактом и, наконец, скрывается опять, не оставляя даже по себе и воспоминания; разве мимоходом попрекает его штурманский офицер за то, что он стоит не там, где назначен на карте. Ближе других островов мы видели Серный (Isle de Souffre), еще курящийся вулкан, приподнявшийся со дна морского, как и все, рассеянные по здешним морям, островки. Кратер его был ясно виден, и слышен был серный запах. Кудрявая зелень цеплялась по трещинам вулканической массы, и дым медленно расстилался по обширному цирку.