Очерки по истории политических учреждений России

В глазах иностранцев эти грабители были не более как разбойничьим станом, в то время как само Московское государство времен Ивана Грозного выставлялось Walter’ом Raleigh, как крайний пример деспотии или, как он говорил, тирании. Однако, несмотря на грубость своих политических учреждений, восточная московская монархия и военные казачьи республики таили в себе зародыш их будущего развития. Из их слияния образовалось современное русское государство, в котором еще существуют две противоположные друг другу тенденции, одна — к порядку, основанному на общественной иерархии, а другая — к неограниченной и равной для всех свободе. Но в конце XVI столетия природа этих двух различных социально-политических организмов была слишком несовместима, чтобы между ними возможны были какие-нибудь другие отношения, кроме открытой войны. Период междуцарствия, последовавший за прекращением старой династии, послужил к ускорению конфликта. В этом и заключается истинное значение этой огромной социально-политической конвульсии. Московское государство вышло из этого периода смуты здравым и невредимым, сохранив вместе с тем свою независимость и в значительной мере свои старые учреждения; но новые правители империи вскоре убедились, что для обеспечения их самостоятельности от иностранных держав необходимо перестроить учреждения страны по новому образцу и именно по образцу европейского военного абсолютизма. Михаил и Алексей были предвестниками этой новой политики, в значительно большем масштабе преследовавшейся Петром Великим и продолжавшейся до конца царствования Екатерины или, вернее, до восшествия на престол Александра I.

Глава III Московские учреждения в царствование Романовых

Царствование первых трех царей из дома Романовых, хотя и не составляет новой эры в развитии русских политических учреждений, тем не менее значительно отличается от правления монархов первой династии. Большая часть отличительных черт, отмечающих этот, как можно было бы назвать его, переходный период к реформам Петра Великого, находит свое естественное объяснение в опыте, приобретенном в течение смутного времени, которое длилось от конца старой династии до избрания новой. Мы не думаем утверждать, что русские правители всегда считались с этим опытом. Нередко бывало наоборот, и неудача некоторых предприятий Михаила и Алексея, как и недовольство, созданное их правлением в низших слоях московского населения и, в частности, среди крестьян, личная свобода которых подвергалась все большим ограничениям, не имели других причин, кроме недостатка внимания к урокам истории. Из этого видно, насколько важно изучение эпохи смутного времени для понимания внутреннего состояния России в XVII столетии. Неудивительно, что наши историки, начиная с Карамзина и кончая профессором Платоновым и отцом Пиерлингом, всегда придавали громадное значение всяким новым документальным сведениям об этой социально-политической конвульсии старой России. Невозможно дать здесь даже беглый обзор главнейших событий этой эпохи. Важно лишь отметить, что новейшие изыскания в архиве Ватикана подтвердили, не оставив места никаким сомнениям, что Лжедимитрий, с помощью поляков и при поддержке населения сделавшийся царем, ни в коем случае не был сыном Ивана Грозного, счастливо спасшимся из рук наемных убийц. Это был беглый чернец, нашедший среди самих бояр полную готовность поддержать его самозванство. Отец Пиерлинг, опираясь на новые документы, лишь подтвердил старое, поддерживавшееся еще Карамзиным, предположение, что Лжедимитрием был некий Гришка Отрепьев, бежавший в Польшу не без ведома некоторых дворян из низшего слоя, между прочим, быть может, и монаха Филарета, отца будущего царя Михаила. Филарет был в то время в плохих отношениях с Годуновым, недавно вступившим на русский престол. Подобное предположение было высказано Костомаровым и повторено в довольно туманной форме профессором Платоновым. Небезынтересно сравнить поведение Филарета в этом случае с его отношением ко второму самозванцу, названному «тушинским вором», в лагере которого он предпочел жить, не желая поддерживать царя-боярина Василия Шуйского из рода князей Шория, Рюриковой династии. При этом следует отметить, что несколько месяцев спустя тот же Филарет подписал акт, по которому польский королевич Владислав должен был стать русским государем не как царь-самодержец, а с властью, в еще большей мере, чем власть Шуйского, ограниченной Боярской Думой и Земским Собором. Во всех интригах, завершившихся падением сперва Годунова, а затем и Шуйского, заметно одно и то же стремление — устранить последних сторонников ненавистного режима, связанного с именем Ивана Грозного. Годунов был одним из его главных сторонников; его сестра стала женою царя Феодора Ивановича. Шуйский же служил при тиране и был чуть ли не последним представителем Рюриковой династии; ибо Милославский был стар и неспособен, а другой претендент очень высокого происхождения Голицын принадлежал к роду литовского царя Гедемина, а не Рюрика.