Всякий, кому дорога историческая истина, признает, что было очень мало древнего и соответствующего народному духу в этих полушведских, полунемецких надстройках над московскими учреждениями и обычаями. Характернейшей чертой тех, которые в эпоху Александра I считали себя консерваторами, являлось и является еще теперь желание восстановить не столько русские, сколько также иностранные учреждения, лишь бы только они не соответствовали новым нуждам общества. В самом деле, ни крепостное право, ни местное самоуправление в виде уездных и губернских дворянских собраний не были в числе основ Московского государства; полное отсутствие всякого центрального политического учреждения, кроме сената, собственно административного и судебного центра, совершенно противоречило политической системе старого государства, где сперва князья, позже великие князья и цари обыкновенно решали текущие дела, советуясь как с боярской думой, так и со всем народом, собиравшимся на общее собрание, а позже на собор, являвшийся видом неполного народного представительного собрания. И мы можем сказать с полным правом, что нельзя пытаться найти истинных консерваторов в рядах бюрократии, созданной по иностранному образцу, самое существование которой является как бы отрицанием старых русских учреждений. В России всегда существовали реакционные партии, не перестававшие стараться возвратить страну ко временам Екатерины II или Николая I, т. е. к эпохе расцвета самодержавия, допускавшего местное дворянское управление. Но в России никогда не было настоящих консерваторов, за исключением отчасти романтической школы старых славянофилов, желавших восстановить как политические учреждения ушедших веков, так и нравы и обычаи их далеких предков, нравы, сохранившиеся еще в крестьянстве. Но эта политическая археология слишком далека от быстро прогрессирующего общества, чтобы она заслуживала серьезной критики. Мы можем поэтому сказать, что конфликт, возникший между теми, которые под прямым влиянием Александра I переделывали русский политический строй, и теми, которые всячески этому мешали, не имеет ничего общего с вечной борьбой, ведущейся между сторонниками прогресса и защитниками установленного порядка.
После смерти Екатерины в России было столь полное отсутствие центральной политической организации, что Павел I, который призван был руководить судьбами России, мог без всякой помехи проявлять самый жестокий деспотизм, подвергая всяким случайностям внутреннюю и внешнюю безопасность государства. Высшее сословие увидело, что его вольности, дарованные Екатериною, находятся в опасности из-за недоверия государя к дворянству, которое ввиду этого не могло сохранить своих предводителей и свои губернские собрания. Вместо того чтобы основать свое самодержавие на самоуправлении высшего сословия, Павел I задумал завершить бюрократическую организацию; он создал сперва должности министров, затем секретариат, разделенный на столько департаментов, сколько было министров, т. е. на семь, и общее собрание начальников департаментов и министров, которое было неточно названо Государственным советом. Так началась в его царствование реформа высших учреждений по системе, созданной французской революцией и введенной первым консулом Бонапартом. Генеральный прокурор сохранил свое прежнее влияние, являясь теперь в роли министра юстиции. Кроме того, было создано Министерство финансов, торговли и уделов. Строго бюрократическая система проведена была и во внутреннем устройстве министерств; главные чиновники были совершенно свободны от административного или судебного контроля и заведовали всеми делами, относящимися к губерниям, вместе с губернаторами, и к уездам — вместе с их помощниками.
Административная централизация, подобная французской, была, таким образом, уже введена в России, когда удачный дворцовый заговор открыл Александру I, ученику республиканца Лагарпа, дорогу к трону и дал возможность завершить политическое преобразование России по образцу учреждений императорской Франции.