Очерки по истории русской церковной смуты

Этот смысл и имеет подписываемое обычно епископами титло «смиренный», то есть признающий над собой власть епископской коллегии, братскую дисциплину, в противоположность самодержавной неприкосновенности. По 4-му правилу Антиохийского Собора, если епископ, низверженный из сана Собором, дерзает совершать опять какую-либо священную службу, таковому непозволительно надеяться на восстановление в прежний чин, но даже от него не принимается апелляции, и все сообщающиеся ним должны быть отлучены от Церкви. Бывший патриарх тем, что плюну на Собор, не только проявил бесчинное монархическое ослепление, но упра днил апеллирование и кассацию и даже друзей своих подвел под отлучение.

Зачем и куда ему теперь жаловаться после того, как он сам себя оавдал и сам себя восстановил? Зачем ему Церковь, организованный, нонический, верующих голос, когда он стал выше Церкви, «папой»- и обиду, нанесенную ему, хотя бы и одною группою, но организованно, то ть канонично, отразил собственным кулаком, а не голосом церкви. Оплеванием Собора бывший патриарх не только показал свой неисправимый, и церковной области недопустимый, монархизм, но и подтвердил Собору поавду соборного решения о нем, как «воспитанном в монархическом сообществе» и неспособном к восприятию революционного (антимонархического) общественного, соборного чувствования и действия. И если бы Николай Романов неожиданно появился в Москве и задумал бы выявить свое самодержавие, он действовал бы точь-в-точь, как бывший патриарх Тихон. К нему, конечно, потянулись бы монархисты, образовалось бы управление и стало бы развивать свою деятельность. Он выпустил бы манифест, в котором о Советской власти, как бывший патриарх о Соборе, не мог бы сказать ничего похвального и утешительного. Что сделал бы Романов, то осуществил на церковном фронте «воспитанный в монархическом обществе» бывший патриарх Тихон.

Виновность свою перед Советской властью бывш. патриарх перелагает на то общество, которое его как главу православной церкви постоянно подбивало на активные выступления против Советской власти. А между тем Советской властью не прощенный и формального права в революционном порядке не имея, патриарх производит в советских условиях монархически-церковный переворот, то есть контрреволюционный. Но не только мнит себя патриархом персонально, но возвращает себе единолично уничтоженное патриаршество (как административный аппарат) демагогическим путем, не через Церковь, не через организованный, законно звучащий голос Церкви, а монархическим мятежом в Церкви, демагогическим ударом по чувствам верующего народа, одобрением толпы. В расчете на «патриарший гипноз» толпы, в целях использования религиозных чувств народа, одобрением толпы, для утверждения выдернутого из-под него (патриарха) всероссийского престола, он, до неприличия вызывающе, с места в карьер и заключения, садится на лошадь и едет на кладбище оказать церковную честь погребенному, скончавшемуся, популярному в Москве священнику Мечеву, которого он сам, год назад, будучи патриархом, осуждал и называл «юродствующим». Не входит в оскверненную церковь и служит на могиле панихиду. Толпа забрасывает его цветами. Через два дня он с еще большей торжественностью служит с двумя епископами литургию в Донском монастыре, принимает в алтаре «иностранный дипломатический корпус» и шествует в свои покои по ковру, усыпанному живыми цветами. Он только не отмежевывается от зарубежной церковной контрреволюции, а делает то, за что Храповицкий и «иже с ним» ему рукоплещут. Все это церемонная и гордая, чванная, самолюбовательная, раздорническая и спесивая манифестация. Не эту ли предосудительную и церковно-монархическую провокацию бывший патриарх объявляет надеждой, что у нас хранитель благочестия — народ — не признает постановлений бывшего Собора.