Очерки по истории зоологии

Вряд ли можно назвать другого ученого, столь же популярного, как Александр Гумбольдт (A. von Humboldt, 1769–1859), и вряд ли кто когда владел столькими знаниями, как он: физика, химия, метеорология, геология, ботаника, зоология, сравнительная анатомия, физиология, география, этнография, история, археология, «политика». Везде он работал как исследователь, всюду делал открытия. Он положил основание сравнительной климатологии своей работой об изотермах, он основатель ботанической географии, он — первый, давший хотя бы приблизительно верное описание орографии Азии; его именем названы десятки растений, горы и ледники, реки, города, да мало ли что еще. Гумбольдт пять лет путешествовал по Америке, и он первый познакомил мир с географией Ю. Америки; он ездил в Сибирь, написал пятитомную историю географии. Венец его славы — «Космос», физическое мироописание, труд всей жизни ученого, сводка наших знаний первой половины XIX в. о земле и вселенной (остался незаконченным)^[55].

Гумбольдт занимался и зоологией. Он написал монографию о кондоре, дал очерк вертикального и горизонтального распространения животных в тропической Америке. Изучал дыхание рыб, электрические органы рыб, строение горла знаменитых американских обезьян-ревунов. Выяснял, как и почему кайманы могут широко раскрывать под водой пасть и не захлебываться. И, наконец, он открыл пятиусток — особый класс членистоногих животных, нашел первую пятиустку в глотке гремучей змеи.

Между двух стульев

Учение о «едином плане» не могло иметь продолжительного успеха: искусственность систем натурфилософов была слишком заметна. Даже зоологи, смотревшие на мир сквозь очки «принципиальной системы», не могли не видеть, что теоретический «идеальный план» никак не реализуется: жизнь не хотела укладываться в кружки и лестницы схем. Будь еще эти системы «практичными», они кого-нибудь и как-нибудь удовлетворили бы практичностью. Но и практичными системы натурфилософов не оказались. Мало того, у них были и еще недостатки: защитникам неизменности видов они не нравились тем, что допускали, хотя и какую-то куцую, но все же изменяемость видов. Материалистическое мировоззрение понемногу начинало бороться с идеализмом, а системы натурфилософов были идеалистичны. Ни одного достоинства, только недостатки.

Новые и новые попытки… Они были лишь пересказами старого, в лучшем случае кое-что уточняли, и только. Причины неудач ясны: построение естественной системы возможно только при одном условии, — нужно хорошо знать родство, знать историю развития видов. Система, построенная на материале «сегодняшнего дня», никогда не будет естественной и никогда не переживет этого «дня», какой бы остроумной и изящной она ни была.

Линней построил свою систему почти исключительно на основании внешних признаков, и его система оказалась далекой от естественной. Ламарк, введя принцип постепенного совершенствования, смотрел на природу глазами Боннэ и Лейбница и тем лишил себя большой славы: он мог дать лучшую систему, чем дал. Кювье применил сравнительно-анатомический принцип, но без истории не смог понять увиденного, да и сравнительная анатомия беспозвоночных в его время находилась еще в совсем детском возрасте. Главное же — предпосылка «неизменности вида» была такими шорами, при которых далеко не уедешь. Если с позвоночными дело обстояло не так уж плохо, то система беспозвоночных налаживалась медленно. Конечно, можно было установить классы, не делая при этом уж очень грубых ошибок, но простой перечень классов и диагнозов еще далеко не система, это только перечень.

Когда палеонтология преподносила такой «сюрприз», как птеродактиля и рамфоринха, летающих ящеров, выглядящих карикатурной смесью птицы, ящерицы и летучей мыши, или ихтиозавра и плезиозавра, странную комбинацию рыбы и пресмыкающегося, то каждая новинка вызывала большую суматоху. Нужно было как-то объяснить ее, найти ей место в системе. И вот явилось слово «пророческий тип»: юрский птерозавр «предвещал» появление птиц.

С «пророческими типами», с «переходными формами» можно было кое-как справляться, пока это были ископаемые. Но, к ужасу и отчаянию строгих систематиков, иногда «пророческий тип» вдруг оказывался среди ныне живущих форм. Здесь нельзя было отделаться словами, — классификатор должен был куда-то поместить такое животное.