Очерки по русской семантике

Вот откуда в русской прозе XIX в. многочисленные персонажи второго и третьего плана (нередко лишь упоминаемые и часто не наделенные фамилиями) немцы, «немецкие уроженцы» (И. С. Тургенев. Однодворец Овсяников, 1847), но также французы, англичане и шведы, Адамы (Густавы, Крестьяны, Францы) Ивановичи и Амалии (Кристины, Матильды, Эрнестины) Ивановны – учителя немецкого и французского языка, управляющие имениями, ремесленники, купцы, врачи, аптекари, кухмистеры, домовладельцы, акушерки, экономки и т. п. Особенно широко (от вдовы генерала фон В. в пушкинском отрывке «В 179* возвращался я…» до учителя в «Детстве» Л. Толстого) представлены среди них Каролины Ивановны и Карлы Ивановичи (или Иваны Карловичи), а также Каролины Карловны и – в пару к рассмотренным выше Иванам Ивановичам – еще более многочисленные Карлы Карловичи.[137] Ср.: «Управляющий! уж в одном этом слове сейчас слышится немец, какой-нибудь Карл Иванович Бризенмейстер или еще помудренее…» (Д. В. Григорович, Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов. Как опасно предаваться честолюбивым снам, 1846); «– Тьфу! всё навыворот, все теперь кверху ногами пошли. Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг на дрожки. “Маменька, я на днях за такого-то Карлыча или Ивановича замуж вышла, прощайте!..”» (Ф. М. Достоевский. Идиот. Ч. 2. Гл. IX – слова генеральши Епанчиной).[138] Ср. еще: «Началось тем, что актер Щепкин, стоя тут как гость, просто во фраке, вдруг выступил и продекламировал пресмешную сцену. Не угодно ли вам чаю в.в.? – Почему нет? Башилов вышел приказать; через минуту является толстый Немец Карл Карлович в шитом кафтане, в большом напудренном парике, с подносом и чаем; вообрази себе смех и удивление Великого Князя, узнавая в Немце Башилова самого. Ну уж посмеялись мы…» (А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 19 августа 1830 // Русский архив, 1901. Кн. 3. Вып. 12. С. 504). Или позднее с яркой социальной окраской: «Не имеет он <сибирский мужик> понятия о барском доме, о “на конюшне”, о бурмистре, о “барской барыне” или о “барском барине”, не орудовал над ним барин-вольтерианец, не орудовал и не делал опытов барин-аракчеевец; не был он проигран в карты, пропит с цыганками, заложен и перезаложен; не был он дрессирован просвещенным агрономом, не был бит в морду Карлом Карловичем…» (Г. И. Успенский. Поездки к переселенцам. От Казани до Томска и обратно, 3, 1880).[139]

2.4. Неукоснительная строгость, с какой в русском языке соблюдается фразеосхема рассматриваемой модели, обеспечивает беспрепятственное восприятие и однозначное понимание соответствующих сегментов писаных и произнесенных текстов как репрезентантов именно этой, а не какой-нибудь иной антропонимической модели.[140] Отсюда – благодаря высокой информативности и идентифицирующей и дифференцирующей силе этой модели – почти неограниченная свобода лексического наполнения каждого из ее компонентов.

2.4.1. Помимо стандартных антропонимов, т. е. личных имен, находящихся в живом обращении на данном синхронном срезе русского языка, наполнителями основ компонентов этой модели могут быть любые архаические имена из состава языческого и христианского именословов, любые экзотические иноязычные имена и имена вымышленные, придуманные или сконструированные в тех или иных целях.

Это совершенно очевидно в отношении первого компонента модели, но столь же справедливо и в отношении второго ее компонента, поскольку патронимические имена на – ович, – овна свободно образуются от любых антропонимических основ – непосредственно от основ на согласный или при помощи интерфикса – у– от основ на гласный, т. е. не знают по существу никаких морфонологических ограничений.[141]

Что касается их нормативного ограничения основами только мужских и притом только официальных мужских имен, то оба эти ограничения имеют, несомненно, экстралингвистический характер.

Первое обусловлено отсутствием в современной системе личного именования матронимического принципа,[142] но легко снимается в некоторых неофициальных ситуациях общения (при шутливом подчеркивании того, что ребенок весь в мать, для указания на то, что его отец неизвестен и т. п.),[143] при описании фантастического общества, использующего матронимический принцип личного именования[144] и в целом ряде других случаев.