Очерки по русской семантике

В обоих случаях обстановка наречения «без отца». Но в первом – наречение с опорой на имя отца и в его честь. Во втором же – отец случайный, подлинное его имя неизвестно, а названное им недостоверно, неприятно и потому отвергнуто. Здесь открыто действует схема (4), с явной ситуацией свободного выбора отчества и эстетической мотивировкой его. В первом же случае работает механизм связей (3), замаскированный для непосвященных под ситуацию свободного выбора.

7.1. Однако наиболее чистым видом наречения «без отца» оказывается наречение детей «без роду без племени», от рождения лишенных семейных связей или волею обстоятельств насильственно вырванных из них. И если учесть, что в государственных актах семейного права, где нормы, регламентирующие присвоение отчеств, составляют наименее разработанный раздел [Белых 1970: 17–18], указанная ситуация вообще не предусмотрена, то будет очевидно, что наречение «без отца» в этой чистой его форме – это тот самый случай, когда нарекающим предоставляется полная и, казалось бы, ничем не ограниченная свобода выбора отчества.

Тем более показательно, что возникающая в этой ситуации неопределенность выбора отчества стихийно разрешается, как правило, естественным и не вынужденным обращением нарекающих к механизму связей типа (4). Для круглых сирот избираются основанные на «круге» таутонимические («круглые» – по народной терминологии) именования.[166]

Так, в одном из вариантов былины об Илье Муромце и сыне его Сокольнике, не знающем своего отца, этот незаконнорожденный, «сколотыш», называет себя… Ерусланом Еруслановичем (см.: Былины Севера. Т. II. М.; Л., 1951. С. 675). Так в русских сказках сироты нередко именуются и именуют себя таутонимическими именованиями: «Был некто Елизар Елизарович, был круглой сирота, не отца не матери…» (Я. Е. Ончуков. Северные сказки. СПб., 1908. № 268. С. 548). Таков же Иван Иванович по прозвищу Знайдзен (‘найденыш’) в одной из белорусских сказок (Е Р. Романов. Белорусский сборник. Вып. VI. Могилев, 1901. С. 23).

То же в русской художественной литературе, где таутонимы выступают нередко как сиротские имена, отражая действительное, объективное явление русской антропонимической жизни: «Рос он <Аннушкин Митрий Митриевич> безотцовщиной. Отца не знал совсем. Мать померла, когда ему и десяти не было…» (Я. Жернаков. Трое во ржи // Нева. 1974. № 6. С. 164).

Ср. развернутое ретроспективное описание детдомовского варианта наречения «без отца»: «В стороне, в снегу, лежал деревянный обелиск – он сразу бросался в глаза, потому что был выкрашен в красный цвет. На нем белела табличка с надписью “Красноармеец Семьянинов Григорий Григорьевич. 1919–1940”. Странно было это величанье по отчеству. Я как-то и не думал раньше о том, что у Гришки есть отчество, хотя, конечно, знал, что в паспорте оно есть, и именно Григорьевич. У нас с ним были отчества по нашим же именам, – ведь никто не знал, как зовут наших отцов, и при выдаче паспортов мы как бы стали сами себе отцами…» (В. Шефнер. Сестра печали, 6). Это – литература. А вот отражаемая ею жизнь: «Есть в Суздале человек почти забытой профессии – звонарь. Его имя, отчество, фамилия – Юрий Юрьевич Юрьев. Так в военную годину открестили его, малыша, не помнящего родителей, погибших в Ленинграде…» (Советская культура, 26 мая 1987 г.). Ср. здесь же именования завуча техникума – Петра Петровича и преподавателя военного дела Юрия Юрьевича, о первом из которых выясняется, что он был «вроде нас – без роду без племени, воспитывался еще в царское время в благотворительном приюте для подкидышей».

7.2. Описанные выше различия между двумя механизмами образования таутонимических именований обнаруживаются только в акте наречения и в последующей их антропонимической жизни оказываются несущественными. Однако несущественное в обычном, общеупотребительном языке может оказаться и действительно оказывается существенным в художественной поэтической речи. Здесь углубляется также и противопоставление таутонимических и гетеронимических именований. Те и другие обнаруживают особые потенции художественного преобразования и используются художниками слова для того или иного членения антропонимического и – шире – ономастического пространства художественных текстов (см. об этом в работах [Пеньковский 1986-6, 1988, 1989-а, 1989-6], а также в наст. изд., с. 366–369, 370–394).

Литература