Очерки поэтики и риторики архитектуры

Альберти тоже не имел понятия о современном значении слова «пространство». Когда, например, в описании гавани он упоминает портики, «тянущиеся кругом на далекое пространство»1006, ясно, что речь идет не о характере пространства, а о том, что портики длинные. В сочинении «О душевном спокойствии» он восторженно описал флорентийский собор Санта Мариа дель Фьоре, ни разу не использовав слово «пространство»1007.

Но разве мы не видим пространств, созданных древними зодчими? И разве их современники, пусть не зная слова «пространство», не испытывали физического и психического воздействия этих пространств? – спрашивает читатель.

Сошлюсь на эксперимент, поставленный мной в этой книге. Описывая множество пространственных ситуаций, в которых находятся здания, и множество пространств в самих этих зданиях, я ни разу не использовал слово «пространство», допустив его несколько раз только в цитатах из чужих текстов. Первоначальное мое опасение, что рассуждать об архитектуре, не упоминая о пространстве, окажется невозможно, вскоре рассеялось, и первый случай, когда я воспользовался этим понятием, – заголовок раздела, который вы сейчас читаете: «Пространство и стена». Следует ли из этого, что, отказавшись от фундаментального понятия архитектуроведческих текстов, я упустил главное в рассматриваемых произведениях? Отнюдь нет. Подыскивая «пространству» замену всякий раз, когда оно по инерции напрашивалось в текст, я не только не утрачивал смысла того, о чем хотел написать, но выражал свои наблюдения и соображения конкретнее и точнее, потому что шел не от некоего абстрактного всеохватного пространства, по-разному конкретизированного в произведениях, а, наоборот, от разнообразных свойств самих произведений. Я надеялся, что читатель моего текста без труда вообразит то, что другие авторы называли бы «пространствами». Просто вместо того, чтобы писать «здесь тесное пространство», я писал «здесь тесно», вместо «высокого пространства» – «высота помещения десять метров», вместо «за дверью темное пространство» – «за дверью темно» и т. д.

Нечто подобное, я думаю, имело место в архитектурном творчестве и при восприятии архитектуры на протяжении большей части истории человечества. Где современный архитектурный ум усматривает пространство, предшественники современных зодчих видели нечто другое, конкретное, обладавшее множеством неповторимых чувственных и мыслимых свойств. Они видели местность, ее простор и ширь. В местности – место. Видели город большой или малый, окруженный стенами с башнями и воротами. В городе видели крепость, улицу, галерею, портик, угол на перекрестке, площадь, квартал, дом, мост. На улице – галерею, в галерее – лавку, мастерскую. На площади – дворец, храм, базилику, театр, цирк, термы, триумфальную арку. Во дворце – вестибюль, лестницу, залы. В храме они видели купол, алтарь. В доме – атриум, столовую, спальню, двор. За городом – дорогу, монастырь, виллу, ограду… Продолжать можно долго. Короче, вместо пространства они создавали стены, опоры, перекрытия, воспринимаемые снаружи и изнутри проемы, которыми отмечены, размечены, разделены, соединены места разного назначения и разной формы, в которых они видели не пространство, а самих себя и других людей на разных расстояниях от преград и проемов.

Теоретическая линия развития концепции архитектурного пространства возникла несколько раньше практической, а с появлением последней они поддерживают друг друга.

Роджер Скрутон, критически относившийся к идее сущностной связи между архитектурой и пространством, указывает, что она широко распространилась начиная с работ Генриха Вёльфлина. В общем виде логика вёльфлинианцев такова: «Архитектура, в сущности, есть пространство; следовательно, пространство, пространственные отношения и игра взаимосвязанных пустот суть истинные объекты архитектурного переживания». Скрутон уточняет, что это утверждение не надо понимать буквально: согласно Бруно Дзеви, «сущность архитектуры не в материальном ограничении пространственной свободы, а в организации пространства, приобретающего благодаря этому ограничению преисполненную глубокого смысла форму; преграды определяют периметр того, что можно видеть, а не охваченную взором „пустоту“»1008.