Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

Еще задолго до своего личного знакомства с княжною я многое слышал о ней. Но это многое сводилось к признанию Марии Михайловны известною в С. – Петербурге благотворительницею с тем лишь отличием от общего типа, что благотворительность Марии Михайловны была особенная. Она посвятила себя преимущественному служению тюремным сидельцам и уходу за больными заключенными. Да простит мне усопшая княжна, что я недостаточно внимательно, быть может, даже недоверчиво, отнесся к восторженным отзывам об этой деятельности и не усмотрел в ее значении того, что бы могло выдвинуть Марию Михайловну из общего числа светских благотворительниц… Легко ошибиться там, где благотворительность, как служение ближнему, совмещается с личными удовольствиями, приобретая формы, исключающие самую мысль о подвиге, тем более жертве, где обедают и танцуют в пользу ближнего, сидят в театрах или устраивают с этой целью благотворительные базары, лотереи, спектакли и пр. и пр. Тем легче было ошибиться мне, бывшему судье, которому нередко приходилось подписывать судебные приговоры, присуждая обвиненных к тюремному заключению. Нетрудно было отнестись с недоверием к деятельности Марии Михайловны при уверенности в том, что % судебных ошибок невелик и что контингент тюремных сидельцев состоит из лиц, заслуженно несущих свое наказание. При таком убеждении миссия княжны Дондуковой-Корсаковой казалась мне, во всяком случае, лишенной почвы. Чувствовалось какое-то противоречие в ней. С одной стороны, казалось, что такое исключительно материнское участие к тюремным сидельцам не могло идти рядом с признанием справедливости законом наложенного наказания и должно было неизбежно подрывать у них веру не только в справедливость закона, но и в значение переносимых ими страданий, как очистительной жертвы за содеянное преступление, и тем еще более ожесточать их; с другой стороны, такому запоздалому участию невольно противупоставлялся вопрос о пользе его, вопрос, вызывавший у тюремных сидельцев справедливые жалобы на то, что им приходится покупать себе не только приют и кусок хлеба, но даже сердечную ласку и участие ценою преступления.

И мне вспомнились слова одного из таких сидельцев, сказанные им в ответ на подобное участие, слова, какие останутся навсегда горьким упреком, брошенным им обществу:

«В то время, когда мы были на краю гибели – нам никто не помог, никто не поддержал и не протянул руки помощи, но вот теперь мы – тюремщики, каторжники, преступники, выброшенные за борт жизни, и теперь, когда нам уже ничего более не нужно от людей, к нам приходят и предлагают именно ту помощь, какая, будучи оказана нам своевременно, могла бы спасти нас и не допустить до греха»…

Нужно бороться со злом не в области его последствий, а в области его причин, думал я, и эти мысли, в связи с целым рядом прошлых воспоминаний из моей практики, обесценивали в моих глазах деятельность Марии Михайловны, и я проходил мимо этой деятельности и не замечал ее.

Время шло. Ко мне стали доходить сведения не только внешнего характера, связанные непосредственно с деятельностью княжны Дондуковой-Корсаковой, но и сведения о ее личности и образе жизни, и эти последние сведения были так своеобычны, так новы на фоне светской благотворительности, что я невольно ими заинтересовался.

Внешняя деятельность человека, как бы почтенна и блестяща ни была, как бы широки ни были ее размеры и велика польза – всё же не отражает человека. Как много людей делает именно то дело, какое не только не отражает их нравственного облика, а заслоняет его. Важно не то, что человек делает, а то, что он собою представляет. С этой точки зрения я привык рассматривать людей и думаю, что только эта точка зрения обеспечивает правильную оценку личности. Мы призваны для дела Христова на земле, но это дело не требует от нас, чтобы мы что-то «делали» или «сделали», а требует того, чтобы мы «были» христианами и шли бы вослед Христу. «Внутреннее созидание» должно быть целью «внешней деятельности», и деятельность, лишенная этой почвы, лишена и значения. Внутреннее созидание дает в результате любовь, любовь же «долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит»… (1-е Посл. ап. Павла к Коринф., гл. 13, ст. 4–7).

И вот эту любовь – я увидел, я почувствовал всем своим существом, когда впервые встретился с княжною Дондуковой-Корсаковой.

«Я так давно, так долго жду вас, вот сядьте здесь, выслушайте меня, убогую старушку», – были первыми словами прикованной к одру болезни, лежавшей в постели Марии Михайловны, когда я вошел к ней. Это было 8 октября 1907 года. И не успел я очнуться, как Мария Михайловна нервно и торопливо стала подробно раскрывать предо мною картины тюремной жизни, рисовать быт тюремных сидельцев, их крайнюю беспомощность и насущную нужду общества придти им на помощь…