Мало-помалу мы ближе сошлись, и он рад был, когда я читала ему Евангелие. Наступил Великий пост, и он мне объявил, что вместе с Максимом они будут говеть по-монашески, и что необходимо ему иметь каноник. Сначала я отказала ему в этом неразумном требовании, старалась ему доказать, что при его слабости и слабости Максима они совсем не могут поститься и не должны себя утомлять чтением акафистов и канонов. Но Михайла с такою настойчивостью и упорством просил у меня этой церковной книги, что я имела слабость уступить его желанию, в чем себя и упрекала, видя, как мои бедные больные изнуряют себя голодом и утомляют себя чтением. Наступил день, в который они ожидали священника в больнице со Святыми дарами. В этот день я пришла к ним, но, к ужасу моему, раньше, чем войти в палату, услышала такие ругательные слова и проклятия от задыхающегося от гнева и болезни Михайлы, что страх меня охватил за него. Как только я подошла к его постели, Михайло мне сказал: «Вот и труды наши все пропали, батюшка отказался к нам прийти». И тут опять посыпались такие безбожные слова, что я должна была молча уйти, понимая, что никакого разговора с Михайлом невозможно было иметь, пока не пройдет припадок его гнева. Раньше, чем уйти из больницы, я вошла опять в его палату, но на его искаженном, свирепом лице выражалась такая боль, и он настолько ослабел после вспышки неукротимого гнева, что я говорить с ним не могла, а только горячо за него помолилась. На другой день он так был слаб, что только кивнул мне головою, когда я с ним заговорила о милосердии Спасителя, Который не допустил священника прийти к нему, зная, что при его настроении сердца Святое Причастие не могло бы послужить ему благословением. Сказала я ему тоже, что через неделю я попрошу священника к нему прийти со Святыми Дарами. При этих словах опять буря поднималась в Михаиле, и он с трудом проговорил: «Не придет, не придет». Когда он успокоился, то начал мне предлагать много вопросов, как бы приготовляясь к исповеди. Его особенно поразила мысль, что ни в каком случае нельзя скрывать от священника на исповеди тех грехов, в которых человеку стыдно сознаться; так как, по словам Михайлы, он никогда не говорил правды, когда исповедовался, то нелегко ему было прийти к сознанию необходимости чистосердечной исповеди. Милосердный Спаситель видимо действовал на его бедную душу и Сам приготовлял к соединению с Ним в Св. Причастии. В этот день я в тюрьме Литовского замка встретила престарелого священника, который сказал мне, что давно не слышал он такой страшной исповеди, как исповедь Михайлы, но что теперь благодарит Господа за то чудо милосердия, которое Он совершил над несчастным беглым каторжником. – Когда я увидала Михайлу, меня поразило его радостное, преображенное лицо. Он был весел, как ребенок, благодарил Бога Спасителя за милость Св. Причастия и не знал, как выразить свою радость и благодарность, точно у него не доставало слов, чтобы передать мне, какая сделалась в нем перемена.
С этого дня воспоминание милости Спасителя удерживало Михаила от его вспышек гнева и других греховных проявлений. Когда искушение его одолевало, достаточно было напомнить ему, что он огорчает этим Спасителя, чтобы удержать его от греха. С приближением весны Михайла, видимо, начинал слабеть, и при последнем нашем свидании он уже перед смертию готовился к Св. Причастию. Священник стоял перед ним и начал читать молитву, когда Михайла приподнял свои ослабевшие, исхудалые руки и, задыхаясь, с трудом повторял: «Погодите, погодите…». Мы подошли к нему, и он сказал: «Надо позвать Якова из 3-й палаты, я вчера сказал ему обидное слово». Просьба умирающего была исполнена, и больной Яков, еле передвигая ноги, был подведен к постели Михайла. Они оба со слезами обнялись и просили друг у друга прощения. На другой день я уже не застала Михайлы в больнице, – он ночью умер, и его отнесли в покойницкую. Я приподняла грубую простыню, покрывавшую лицо Михайлы, и мирное, радостное выражение этого лица было живою проповедью о милосердии Господа, призвавшего его от бездны грехов в обители вечного блаженства».
Нужны ли комментарии к этому рассказу!
Вчерашний злодей, спокойно убивавший своих ближних, терзается сегодня угрызениями совести при одной мысли о неосторожно брошенном товарищу обидном слове.