Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1

Если Брегель был специалистом по деньгам капиталистического мира, то Козлов был специалистом по деньгам мира социалистического[1033]. Причем не только теоретиком, но и практиком — во всяком случае, кроме членства в правлении Госбанка СССР, он принимал участие в разработке денежной реформы 1948 года[1034]. Как членкор и главный партийный политэкономист, он занимал множество титульных должностей в академической и издательской сферах (например, был членом редколлегии «Вопросов экономики»). Насколько можно судить по отзывам его ближайшего ученика и коллеги, Козлов до конца жизни был сторонником сталинской модели ценообразования (планового снижения цен на государственные товары) и считал своих коллег, работавших даже в Академии общественных наук, людьми, занятыми «научным онанизмом», поскольку они уделяли недостаточно внимания практическому обучению функционеров, так, как это делала ВПШ[1035].

Подробности биографий Цаголова, Брегеля и Козлова важны нам потому, что споры в среде советских политэкономистов и академических экономистов, при всей их важности для экономической политики в целом, были во многом спорами «в семейном кругу». Точнее, в кругу представителей сталинской экономической элиты и ее советников, доживших до Брежнева, воспитавших своих детей экономистами и пропустивших их через экономический факультет МГУ. Значительная часть этих людей происходили из еврейских семей или были представителями народов Кавказа.

Например, один из основных проводников «косыгинской реформы», член коллегии Госплана СССР и член-корреспондент АН СССР (с 1976 года) Александр Анчишкин (1933–1987) был сыном парторга Института экономики АН СССР (уже упоминавшегося выше) и выпускницы Института красной профессуры, еврейки по происхождению. Он окончил экономфак МГУ в 1956-м и сам преподавал там в 1970–1980-е годы, то есть непосредственно сотрудничал с теми же Козловым (по отделению АН СССР), Цаголовым и его учениками (по МГУ).

У другого видного прогрессистского теоретика — Леонида Абалкина — отец (сын Управляющего земским отделом[1036]) служил в дивизии Чапаева, потом был инспектором РККА и лишь после войны стал «просто» бухгалтером в Министерстве сельского хозяйства[1037]. А вот его дядя (по отцу) Николай сразу после войны окончил АОН при ЦК КПСС. Вскоре он стал заведующим отделом литературы и искусств и «многолетним заместителем главного редактора» газеты «Правда»[1038]. Сам Леонид Абалкин в 1966–1969 годах — заведующий кафедрой политэкономии в Плехановском институте и типичный «идеологический жрец»-«планомерник» (автор брошюр с весьма общими рассуждениями[1039]), был также секретарем парткома своего вуза[1040]. Он был автором теории о «хозяйственном механизме» советской экономики, который существует в СССР и стержнем которого якобы являются «организационно-экономические отношения», включающие «элементы, расположенные на стыке производственных отношений как с производительными силами, так и с надстройкой»[1041]. Понятно, что в такие формулировки можно было вложить любой смысл, соответствующий текущему политическому моменту и требованиям очередного заказчика.

Не очень понятно, каким образом Абалкин попал в советники Косыгина (о чем будет сказано дальше) и вообще приобрел авторитет в «верхах» (возможно, вследствие готовности заниматься актуальной экономической публицистикой), тем не менее его карьера в качестве советника политиков по экономическим вопросам сложилась. В 1976 году Абалкин пришел в АОН на должность заместителя заведующего кафедрой, а в 1978-м (не без усилий нового ректора АОН — Вадима Медведева) сменил Козлова на посту заведующего кафедрой политэкономии в АОН (которая поглотила ВПШ). Там он проработал 8 лет до назначения директором Института экономики АН СССР, ознаменовав свою работу 350-страничным томом «Диалектика социалистической экономики». А вот занимающийся более конкретными исследованиями Абел Аганбегян для позиции «идеологического жреца» не подошел. Попытка Вадима Медведева пригласить его на пост заведующего кафедрой в АОН при ЦК КПСС не удалась[1042].

В целом мы видим, что во многом дискуссии между консервативными «идеологическими жрецами» и прогрессистскими научными специалистами носили характер конфликта между людьми с весьма схожим бэкграундом. Возможно, это позволяло тому же Суслову и другим высокопоставленным партийным чиновникам, отвечающим за идеологическую сферу, быть уверенными, что «жрецы» не допустят «ереси». Гордые своей причастностью к партийной власти (и к сопутствующим привилегиям), они внимательно наблюдали за полезными для строительства социализма «соплеменниками» (еще один термин из неофициального партийно-административного лексикона этого периода) и не допускали их консолидации по принципиальным вопросам.