Очертание тьмы

К ратуше приближался отряд стражи. Стражников было не меньше полусотни. Двое волокли жаровню. Еще двое – охапки деревянных рукоятей. Впереди шел Буил. За ним несли тело.

– Тоже не спишь? – мрачно спросил мастер стражи Юайса. – А мы – всё. Город очистили. Больше сотни рисуночков отыскали и все сняли. Больше нет, поверь. Проверили каждый дом, ребятки на ногах еле стоят. Колдуна так и вовсе на руках носили. До самого конца…

Гаота шагнула вперед. Стражники опустили носилки на камень рядом с телом судьи. На них лежал старик Крафти, шея которого была пробита точно такой же стрелой.

– Не уберегли, – буркнул Буил. – Миг, и нет нашего веселого старика. И ни щелчка, ни следа. Так и не поняли, ни откуда стрела вылетела, ни куда стрелок делся. Не стража, а мотня на гнилых штанах.

Стражники угрюмо молчали. Юайс шагнул к Крафти, наклонился, замер, закрыв лицо рукой, прошептал что-то едва слышное.

– Мы тоже кое-кого не уберегли, – вздохнул Дойтен.

– Кто это? – спросил Буил, подходя к телу.

– Судья Клокс, – скрипнул зубами Дойтен. – Как ты думаешь, мастер, можно ли с твоей стражей взять замок?

– Пришла пора? – усмехнулся Буил. – Его и с тысячей стражников не возьмешь. А уж с моими юнцами… Да и зачем? Не наша забота лезть в дела королей.

– Диус ни при чем, Дойтен, – выпрямился Юайс. – Скорее всего, он даже ничего и не знает. Даже если он и сам мерзавец.

– А ведь я тебя вспомнил, – прищурился Буил. – Точно. Двадцать лет назад. Мы сопровождали с Даиром и десятью молодцами обоз из Снокиса в Натхаир и возле Лиственной топи попали в засаду. Да не разбойную, а какая-то погань полезла из болот. И когда совсем уже стало невмоготу, подскочили черные егеря. Мне, правда, болотные твари успели распороть когтем подбородок, но ты был среди этих бравых охотников. Как раз тогда Даир и решил стать храмовником. Поклялся, что пострижется, если выживет. А уж я… держался поблизости. Одного я не могу понять: двадцать лет прошло, а ты вроде как и не изменился?

– Работа на свежем воздухе… – пожал плечами Юайс.

Глава 22

Иана

Сон был горьким. Горечь стояла на языке, горечь приносилась ветром, который обдувал лицо. Что-то происходило в этом самом сне, что-то неприятное, хотя чего уж могло произойти неприятнее того, что уже случилось? Но утреннее пробуждение слизнуло сновидение без следа, только и осталось, что тянуть из ковша холодную воду да удивляться самому себе – как это можно было упасть в постель, раздевшись, но не опрокинув ни единого кубка вина?

Дойтен посмотрел на пустой лежак Клокса, осенил себя святым колесом, кивнул убранным постелям Юайса и Гаоты, нагнулся, проверил наличие под собственным лежаком ружья, закряхтел, накинул на дверь крючок, скинул исподнее и живенько ополоснулся пятком ковшей холодной воды, всякий раз переступая на новое место – полы у Транка в трактире сделаны были на совесть, если с умом, то никакой протечки, одна лишь свежесть и облегчение. Не прошло и десяти минут, как ступени благословенного заведения заскрипели под весом бравого арда, который во всякую минуту своей жизни был готов к собственной смерти, не желая ее ни единой минуты ни в каком виде. Эта мысль так понравилась Дойтену, что он подкрутил кончики усов и притопнул, но тут же подумал, что согласился бы разбирать пыльные рукописи в кладовой Белого Храма ближайшие два… нет, даже четыре месяца, лишь бы судья Клокс оставался живым и здоровым. Разве это возраст для прогулки к престолу всевышнего? Шестьдесят пять лет. Смешно! Добро бы уж звенела сталью какая-нибудь войнушка!

«Будет тебе и войнушка», – закралась в голову Дойтена вовсе неприятственная мысль, отчего его лицо перекосила недовольная гримаса, и как раз с нею он и появился в обеденном зале.

– Я уж думала посылать за тобой, – сухо заметила Тина, накрывая на стол. – Не обессудь, я хоть и вижу, что у тебя и мантия судейская, и шапка багрянцем светит, а еду тебе прежнюю подаю. Ту самую, которую ваш бывший усмиритель жаловал.

– А я без обиды, – довольно проговорил Дойтен, с трудом удерживаясь, чтобы не ухватить трактирщицу за мягкое место. – Шапка, может быть, у меня и покраснела, а сам я какой был, такой и остался.

– Ну, тогда я лучше остерегусь, – отстранилась Тина и спросила: – Празднуешь обновку?

– Брось, – бросил ложку Дойтен. – Какая уж там обновка. Я на лестницу не взбираюсь. Край свою вижу. Не быть мне судьей. Но не больно и хотелось. Я б по плечо, нет… – он постучал ладонью по уже не больной руке от локтя до кисти, – по запястье… здоровья бы лишился, лишь бы старина Клокс жив остался. Только горе ведь как – бьет наотмашь, а потом догоняет. Наотмашь я вчера получил, когда Клокса из воды доставал. А уж второй удар будет через день или через два, если, конечно, и сам жив останусь. А сегодня-то – солнце сияет, словно не осень на вторую треть выворачивает, а весна к разгару стремится. Ну как тут не улыбнуться? Где твои шустряки-то? Отчего сама с горшками хлопочешь?

– А ты хотел, чтобы они тебя ждали? – поинтересовалась Тина. – Больно важен, как я погляжу. Проспал бы еще с час – сам бы за блюдом на кухню пошел.