Очертания последнего берега. Стихи

И относился к сброду.

Взрыв – и надежда вышла

Из города. Гарь и тление.

Мы были слабыми слишком

(Проблема всего поколения).

Солнце тонет лужицей белой

На горизонте, где купероз.[64]

Больше не верю оценкам угроз:

Будущее окаменело.

“И смысл вещей подрастворен…” [65]

И смысл вещей подрастворен

В послеполуденной субботе.

Ты к сладостной, густой дремоте

Своим артрозом пригвожден.

Тогда исчезновенье шпал

Осуществится между рельсов,

Опередив дождливый шквал;

Воспоминания воскреснут.

Я думаю о позывных

У пруда. Помню мутновато:

В реальном мире, не в иных,

Я жил давным-давно. Когда-то.

Клубный отель 2 [66]

Утреннего солнца колыханье

На воде бассейна неживой.

Понедельник. Новые желанья.

Воздух, сильно пахнущий мочой.

Рядом детские, должно быть, клубы —

В сломанных игрушках весь газон.

И старик-тунисец, разозлен,

Огрызается, не пряча зубы.

В этот курс общения я был

Вписан и включен на две недели.

Ночи длились долго, как туннели,

Озверев, из них я выходил.

Понедельник, утро, жизни рвенье…

Равнодушных пепельниц черед

Отмечает каждый мой проход

В центре зон, удобных для общенья.

“О, отупенье, милосердная завеса!..” [67]

О, отупенье, милосердная завеса!

Дома я вижу в синей оболочке,

Лужайки зыбкие стерильные цветочки —

Я псина раненая, я уборщик леса.

Я круг спасательный, держащий на воде

Ребенка мертвого, я продранный башмак,

Я черная дыра, миг пробужденья, знак

Сиюминутного, я ветер – я везде.

Всему есть место, все свою имеет цену,

Но нет надежных и просчитанных путей,

Чтоб просветления достичь в душе своей;

А белый занавес уже скользит на сцену.

Дорога [68]

Ряд мачт четвертовал небесный свод наклонно.

К шоссе тянулся свет фонарного стекла.

На женщин я смотрел и каждую желал,

Их приоткрытых губ темнели полигоны.

Нет, мне не обрести уверенности сонной,

Что я любим навек, что не поставлен срок.

Мой краток будет путь, неверен и жесток,

От безразличия и счастья удаленный…

Тропических цветов на окнах одеянья.

Фемины мимо шли, не заходили в бар.

В тоннеле всех ночей надежда так груба,

А между женских ног все залито сияньем.

Вероника [69]

Весь дом был розовый, а ставни голубые,

Я видел в темноте тебя, твое лицо,

Я нервно ждал зари, как будто бы впервые;

Луна скользила вниз, в туманное кольцо.

Чертила ты рукой в пространстве круг незримый,

Где мог я двигаться и жизнь вершить свою;

Я шел, я полз к тебе, такой недостижимой,

Как умирающий ползет к небытию.

Внезапный белый взрыв все изменил в мгновенье,

Над новым царством встал диск солнца, спáла тьма;

Повеяло теплом, а день был воскресенье,

И в воздухе плыла гармония псалма.

Был странно ласковым твой взгляд, в ответ на это

От счастья в конуре я завилял хвостом.

Какой чудесный сон, и вправду полный света:

Хозяйкой ты была, а я послушным псом.

Девушка [70]

Черноволосая и с тонкими губами:

Ее мы знаем все, хоть не встречали, кроме

Как в снах. Она у нас во вспоротой утробе

Пульсирующий ком кишок клюет перстами.

Первобытный сад [71]

Мы покинули сад через заросли влажных хвощей,

И предстала нам светлой и радостной сущность вещей.

По пустынной дороге шагали мы в мир наугад,

И цедило нам солнце лучи сквозь решетки оград.

Молчаливые змейки скользили у нас из-под ног,

Был печален твой взгляд предвкушением новых дорог,

Первобытный растительный хаос охватывал нас,

И цветы выставляли свои лепестки напоказ.

Беспокойные твари, мы бродим в эдемском саду,

И страдаем, и мучимся болью у всех на виду,

О единстве, утраченном нами, не в силах забыть.

Мы живем, существуем, нам вечными хочется быть.

Но однажды и нас вместе с гнусною этой травой

Смерть, настигнув коварно, накроет навек с головой.

Среди райского сада мы падалью ляжем в кустах,

И распустятся розы на наших истлевших костях.

“Ночь оставляет следы…” [72]

Ночь оставляет следы.

Светит звезда, одинока,

Для далеких предуготовлена евхаристий.

Судьбы недоуменно сбиваются вместе,

Недвижимы.

Мы, я знаю, идем к какому-то странному утру.

Исчезновение [73]

По городу идем, и взгляд встречаем взглядом,

Присутствие свое лишь этим выдавая.

Безмолвие растет, неделю закрывая.

К задворкам подойдя вокзальным, бродим рядом.

За шириной одежд мы прячем немощь тела,

И к вечеру мы все почти что недвижимы,

А души так у нас малы и полуживы,

Что, встрепенувшись чуть, опять замрут несмело.

Легенда наша в том, что жили мы на свете,

И город возведен был нашими руками,

Боролись долго мы со всякими врагами,

Но высохли потом, предав нас, руки эти.

Нам дрейфовать пришлось, оставив все стремленья,

Жизнь мимо нас прошла, и, охладив, забыла.

Мы видим: наша плоть стирается, как мыло…

И только data[74] вдруг всплывают в поле зренья.

“Свекольные поля, по склонам восходя…” [75]

Свекольные поля, по склонам восходя,

Мерцали. Мы себе казались чужаками.

Как подаяние, был тихий шум дождя,

И пар дыхания плыл поутру над нами

Неясным символом…

Был темен наш удел,

Предвестье застилало дали.

Цивилизация дымилась грудой тел.

Мы это знали.

“Дорога под гору вела…” [76]