Очертания последнего берега. Стихи

Осколки юности вдовиц и старых дев —

То, чем живут шкафы, минувшим завладев.

Пожитки прибраны, и жизнь подобна спячке:

Прогулки, магазин – все та же череда,

Ни телевизор не утешит, ни еда.

А старость все гнусней, и все тошней болячки —

И вот уже с землей смешался прах случайный,

Любовью преданный и обойденный тайной.

“В свои семнадцать лет была моя сестрица…” [11]

В свои семнадцать лет была моя сестрица

Дурнушкой, и ее прозвали в школе будкой.

Однажды в ноябре она пошла топиться.

Ее спасли; вода была гнилой и мутной.

Как крыса жирная под жаркою периной,

Она свернулась и мечтала о бесплотной,

О беззаботной, целомудренной, невинной,

О тихой жизни, о почти что мимолетной.

Наутро тень она увидела – то ближе,

То дальше на стене, и, как во сне, в тревоге

Пробормотала мне: побудь со мной, я вижу

Исуса, он идет, он стер, бедняга, ноги.

Шепнула: я боюсь, побудь со мной, присядь.

Ведь это вправду он? Дай мне скорей одеться.

Взгляни-ка, там дома… Народ… Как бьется сердце!

Там так красиво. Для чего же мне страдать?

“С нелегким сердцем мрут богатые старухи…” [12]

С нелегким сердцем мрут богатые старухи.

“Ах, мамочка!..” Снуют невестки, точно мухи,

Батистовым платком с ресниц слезу смахнув,

Оценивают стол, и шкаф, и модный пуф.

По мне, милее смерть в обычном “ашелеме”,[13]

Где верят старики, что так любимы всеми,

Что будут близкие по ним рыдать взахлеб

И что приедет сын и купит крепкий гроб.

На тихом кладбище окончат жизнь богачки,

Там, где гуляют старички и их собачки,

Меж кипарисами и кустиками, там,

Где воздух чист и нет раздолья комарам.

Ждет крематорий стариков из “ашелема”,

А в колумбарии и тихо все, и немо:

По воскресеньям здесь, как в будни, тишь да гладь,

И спит охранник-негр, всем старикам под стать.

“Я легкость потерял…” [14]

Я легкость потерял. Я кожей чую мглу,

От вспышек и зарниц ночами сводит скулы.

И город всаживает в вену мне иглу

Вплывающего в дом бессмысленного гула.

Отсюда завтра я спущусь, помятый, на

Безжизненный бульвар, где снова повторятся

И эти женщины, и эта их весна

Среди оскомину набивших декораций.

В наполненных кафе опять пойдут молоть

Салат и чепуху – соль этой жизни скудной.

Сегодня выходной. Хвала тебе, Господь!

Я коротаю ночь с пластмассовою куклой.

Кровавый звездный дождь горит огнем, летя,

И взгляды мертвецов скользят ему навстречу.

Мать Богородица, храни мое дитя!

Ночь, как порочный зверь, мне бросилась на плечи.

“На углу, у «Фнака», бурлила толпа…” [15]

На углу, у “Фнака”,[16] бурлила толпа. То и дело

Кого-то пихали, ругались и сатанели.

Нерасторопного голубя пес терзал без затей.

За углом, на панели,

Старая нищенка у стены молчаливо сидела,

Съежившись под плевками орущих детей.

Я шел по улице Ренн. Вывески и рекламы

Манили туда, где таких, как я, поджидают дамы:

– Привет, меня зовут Амандина.

Но мой член совершенно не трогала эта картина.

Толпились какие-то отморозки, листая страницы

Порножурналов, и с угрозой следили,

              как мимо идут порядочные девицы.

Функционеры обедали. И с каким аппетитом,

                                  взгляни-ка!

Но тебя там не было. Я люблю тебя, Вероника!

“Я катил на “пежо”, на своем сто четвертом…” [17]

I

Я катил на “пежо”, на своем сто четвертом

(Двести пятый, конечно, машина покруче).

Капал дождь. Я не стану бороться, всё к черту!

А в кармане три франка и мелочи куча.

Я не знал, как мне быть: скоро съезд на Кольмар,[18]

Но разумно ли будет съезжать с автострады?

Пишешь ты: “Надоело. Ты псих и фигляр.

Всё, конец! Я по горло сыта этим адом”.

В отношеньях, короче, возник холодок —

Да, проходит любовь, это старая тема.

Но я духом не пал и, проверив гудок,

Затянул потихоньку мотив из “Богемы”.

II

Немцы – свиньи, но асы по части дорог,

Так мой дед говорил, человек очень тонкий.

Я был близок к истерике, гнал на восток

И приветствовал гладкость германской бетонки.

Это было как бегство, я больше не мог,

Нервы сдали совсем от бессмысленной гонки.

Бак пустел, но до Франкфурта хватит и трети,

Там друзей заведу, и, сосиски жуя,

Будем с ними шутить и смеяться над смертью,

Обсуждать судьбы мира и смысл бытия.

Обогнав два фургона, везущие мясо,

Я запел, водворясь на своей полосе.

Ничему не конец! Замаячил над трассой

Образ радостей жизни в их зыбкой красе.

Любовь, любовь [19]

В порнокиношке, выпуская вялый пар,

Глядят пенсионеры

На плохо снятые соитья юных пар

Без всякой, впрочем, веры.

Да, вот она, любовь, подумалось мне, вот

Лицо ее без грима:

Одни прельстительны – и к ним всегда влечет,

А у других – все мимо.

Не верность, не судьба, а только тел одних

Взаимопритяженье;

Привязанность оно не порождает в них,

А жалость еще меньше.

Одни прельстительны – любимы, стало быть.

Вот им – оргазм награда.

А сколько тех, кому тут нечего ловить,

Мечтать, и то не надо.

Лишь одиночество их может ожидать

Да плюс злорадство самок,

Лишь вывод: “Это все не для меня, видать”.

Такая мини-драма.

Так и умрут они, обмануты в своих

Лирических мечтаньях,

С презрением к себе, что сделалось для них

Привычным, как дыханье.