Очертя сердце

— Да. С тобой, во всем блеске твоей славы. А я был жалок и безвестен. Я умирал от робости, страха и восхищения, когда ты протянула мне руку. Понимаешь, я уверен, что именно с той минуты я и возненавидел Фожера. Я завидовал ему — ведь у него было все. И мне казалось, будто он меня обобрал. Я не так уж ошибался. В каком-то смысле он меня обобрал.

Ева почувствовала, что Лепра удаляется от нее, что дверь, на мгновение приоткрывшаяся, захлопнулась. Они остановили такси.

— Северный вокзал, — бросил Лепра.

Ева остереглась задавать вопросы. Он понемногу объяснится сам. Мужчины — она знала это по опыту — не созданы для одиночества. Лепра задержался у окошка справочной, записал время отправления поезда. Без сомнения, он еще не оставил мысли бежать. Он вернулся, все еще сохраняя на губах улыбку, адресованную справочной, и не стал ничего объяснять.

— Где ты хочешь обедать? — резко спросил он.

— По твоему выбору, дорогой.

И снова они ощутили принужденность, выносить которую становилось все труднее. Лепра повел Еву на Вогезскую площадь в ресторан, где бесшумное снование официантов не заглушало разговоров вполголоса. Но, несмотря на все усилия Лепра, в их планы, подчеркивая тщету этих планов, вторгалось молчание.

— Помнишь, — спросила Ева, — как было вначале, когда мы с тобой ходили куда-нибудь? Ты говорил без умолку, а на прощанье всегда повторял мне: «Простите, что я без конца болтаю, но мне так много нужно вам сказать!»

— Это что, упрек?

— Да нет же. Просто приглашение.

— Я уже все сказал.

Он снова принялся пить, и на этот раз Ева не отняла у него бутылку. Она наблюдала за Лепра, взгляд которого становился все более холодным.

— Я не слишком-то хорош, — проворчал он. — Чего там, сразу видно, что я виноват. Это и должно быть видно, раз я это чувствую.

Он вытер пальцы салфеткой.

— Я липкий. Приклеиваюсь. В общем, ты была права. Сообщить в полицию надо было еще в Ла-Боль. Ты на меня за это сердишься?

— Ты такой, какой есть.

— Так или иначе, это касается только меня.

Больше он рта не раскрывал, подозвал метрдотеля, раздраженно отсчитал деньги — бумажки и мелочь. Стемнело. На тротуаре Лепра заколебался. Пойти в театр? Потерять еще один вечер? Он стиснул руку Евы, и она поняла этот безмолвный призыв.

— Вернемся домой, — решила она.

Возвращение их было угрюмым. Лепра не выпускал руки Евы. Он цеплялся за нее. Вся его тоска передалась пальцам. В лифте Ева заметила, что он бледен как мертвец и весь в поту. На пороге двери он шепнул:

— Не зажигай света.

Он ощупью добрался до спальни Евы и рухнул на постель. Боль сводила ему живот, грызла грудь. Он рыдал без слез, задыхаясь во впадине согнутой руки. Ева раздевалась в ванной комнате. Он уловил аромат ее духов и угадал, что она вошла в спальню, остановилась с ним рядом.

— Не прикасайся ко мне, — закричал он.

Кровать тихонько скрипнула. Сев на нее, Ева терпеливо ждала, пока он возьмет себя в руки. Он уже не злился на себя за то, что выказал себя таким нестойким, уязвимым, однако горечь поражения жгла ему губы.

— Ева?

— Да?

— Повтори мне их имена… Его брат, Гамар, Брюнстейн, Блеш, Мелио, кто еще?

— Зачем они тебе?

— Кто еще?

— Гюрмьер.

— Ах да, Гюрмьер.

Он тихо повторял перечень имен раз, другой, поочередно вызывая в памяти их лица. Нет, это не Гюрмьер. И не Гамар. И не Брюнстейн. Тем более не Блеш! И уж тем паче не брат, который даже не соизволил приехать! Что до Мелио…

Он подполз к Еве, как ползет к берлоге раненый зверь, нашарил лбом теплое бедро, обнаженную кожу и вдруг внезапно обрушился на нее, пытаясь наконец покончить разом с этим неутолимым желанием. Он бормотал ругательства, грубо тычась подбородком, щекой в лицо, поглощенное мраком. Он глотал слезы и скрежетал зубами, телом к телу сойдясь со своим стонущим врагом, который вскоре опять затаится и станет выжидать. «Да, я такой, какой есть, — думал он в вихре гнева и отчаяния. — Какой есть… Какой есть…» Он кричал, он бредил, он пытался вырваться из самого себя. О, умереть бы…

Он перевалился на бок, но не умер. Умереть было не так легко. Более того, низменная радость разлилась по всем его членам, растеклась по ним сладкой волной. И остается еще семь дней! Семь дней объятий, восторженного забытья, горделивого возвращения к яви и омерзения. Полный гадливости, он заперся в ванной комнате, чтобы она не увидела, как он роется в аптечке. Он проглотил две таблетки веронала, надеясь, что сон сморит его тут же. Но сон еще долго заставил себя ждать. Вытянувшись рядом с ним, Ева помогала ему своим молчанием. И когда после многих часов забытья он открыл глаза, она в материнской тревоге склонилась над ним, гладя его лоб.

— Который час?

— Десять.

Утро уже миновало.

— Что в почте?

— Ничего. Газеты.

— Говорят о…

— Да. Согласно результатам вскрытия, причиной смерти был спазм. Он умер от волнения, а не от удушья.

— Не все ли равно.

— Как знать. Убийцу могут обвинить только в том, что он совершил насилие, нанеся побои, повлекшие за собой смерть. Так по крайней мере смотрю на дело я.

— Для нас это ровным счетом ничего не меняет, — закончил Лепра.