Очевидец Нюрнберга

К тому времени я успел посмеяться над нацистами, которые так же, как и я, боялись погибнуть в плавучем гробу; я совладал с британскими тюремщиками; я управлял небольшой фабрикой в Бомбее, где меня уважали как белого человека, хотя, возможно, и не любили. Я ехал пассажиром первого класса рядом с американцами, с которыми без труда находил общий язык. И мне было семнадцать лет! Я считал, что не нуждаюсь в том, чтобы меня учили правилам поведения. Я спросил таксиста, у которого был сильный акцент, сколько он прожил в Америке. «Пять лет, и скоро мне дадут гражданство», — сказал он. Мы проехали по тоннелю Холланда к нашему конечному пункту в Вашингтон-Хайтс, где я сказал ему: «Спасибо, шеф».

Дядя Ганс, тетя Лотти и кузен Вальтер жили в маленькой квартирке в доме без лифта, в натуральном гетто для немецких евреев среди родственников и друзей из Берлина. Все они говорили друг с другом по-немецки. По-английски они говорили с сильным акцентом и порядок слов впрямую копировали из немецкого. Мои родители владели английским чуть получше. Хотя они и жили бедно, в то время как мама работала в санатории, они хотя бы общались с людьми, которые не говорили по-немецки. Дядя Ганс, белая ворона в нашей семье, который был миллионером и Grosser Macher (большой шишкой), питал блаженную уверенность, что стоит ему приплыть в Нью-Йорк, как к нему выстроится очередь из желающих заключить с ним сделку. Но очередь не выстроилась. Дяде Гансу пришлось продавать газеты в киоске на станции метро, чистить ботинки на улице и мыть пол в доме, пока тетя Лотти работала посменно на шоколадной и бельевой фабриках в «даунтауне». Она была очень робкая, вплоть до того, что отказалась от повышения до мастера цеха, так как ужасно боялась общаться с работниками — гражданами США.

Друг моего отца Ганс Гессе готовился к сдаче государственного экзамена по медицине, в то время как его жена Лоша работала и обеспечивала семью. Они жили в тесной квартирке, но Лоша была очень энергичная и не такая забитая, как остальные. Будучи еврейкой из Восточной Европы, которая вышла замуж за немецкого еврея, она не была отягощена таким эмоциональным багажом, как ее родственники со стороны мужа. Среди всех них она одна осталась самой собой. Дети, только-только вошедшие в подростковый возраст и младше, ходили в нью-йоркские школы, где учили английский, а дома говорили по-немецки. Хотя я был рад всех их видеть, я также понимал, что не хочу жить с ними. Мои родственники видели в будущем только упадок по сравнению с прошлым. Я дорожил своими школьными годами в Англии и в семнадцатилетнем возрасте наконец-то получил свободу. Для меня прошлое было всего лишь прелюдией к будущему.

Мы с родителями на несколько дней задержались в Нью-Йорке. На улице меня останавливали незнакомые люди, которые прочитали обо мне в газетах. Родственники и их друзья дивились на это. Когда они прибыли в Штаты, их никто не заметил. Но скоро я уже устал от всеобщего внимания.

Моим главным впечатлением от первого пребывания в Нью-Йорке был ресторан Шраффта. Для меня его мраморная лестница, латунные перила, зеркала и канделябры были верхом элегантности, куда более шикарными, чем рестораны-автоматы, чьим убранством я восхищался в Берлине. Все на Манхэттене казалось таким современным, таким внушительным — лифты, эскалаторы, полированные мраморные полы в Рокфеллеровском центре, даже кинотеатры, где можно было посмотреть один и тот же фильм три раза за семнадцать центов и купить конфету за пять. Это была такая же сказка, как Берлин, когда меня привезли туда в три года! Я обожал ванильный молочный коктейль. И я привык, что все меня спрашивают: «Как вам нравится в Америке?» В общем, она казалась мне волшебной страной.

По дороге из Нью-Йорка в Балтимор на поезде я дивился на электролокомотив и роскошные вагоны. Поезд шел гораздо тише, чем все, на чем мне доводилось ездить до того. Все в США казалось гораздо больше, чем где бы то ни было.

В Балтиморе нас встретил чернокожий человечек из санатория на «форде». Я никогда еще не видел машину с деревянными боковыми панелями, и она была такая большая, а восьмицилиндровый двигатель работал негромко. Нас отвезли в Харлем-Лодж в пригороде Кейтонсвилл. Это было частное заведение для пациентов с нервными расстройствами, некоторые из них сидели в смирительных рубашках, но большинство были амбулаторными пациентами под наблюдением. Мама работала ассистентом главврача, ей полагалось жилье и стол для них с отцом. В те дни общепринятым методом лечения был электрошок, и я помню, как каждый день слышал о нем жуткие рассказы. Отец не работал, он готовился к экзамену, чтобы получить лицензию на занятие медициной.