Очевидец Нюрнберга

К концу пути у меня было достаточно денег, чтобы отдать долги, и еще осталось три доллара, чтобы не пропасть в США. С нами плыли несколько миссионеров, и они не одобряли мой образ жизни. Однако я прекрасно поладил со всеми остальными, кто не старался меня перевоспитать. Я помню, что вкусно ел и премило проводил время с Салли Симмс в укромных уголках на шлюпочной палубе. Ей очень ловко удавалось делить внимание между мной и симпатичным молодым стюардом. Я стал лучше разбираться в радио, как тогда называли электронику, и морских законах. Колючая проволока, «Дюнера» и бомбейская суматоха быстро уходили в прошлое. В салоне лайнера крутили американское кино, и я по нескольку раз посмотрел некоторые фильмы. Салли, которая говорила с милым техасским акцентом, заставила меня тренировать голливудский выговор и позднее заверила меня, что я говорю, как настоящий янки.

После заходов в Кейптаун, Тринидад и Гавану Нью-Йорк уже был не за горами, и я подумал, что приближаюсь к цели, которую поставил перед собой, когда добровольно согласился на депортацию из Англии. Казалось невероятным, что с того утра, когда я, интернированный, покинул Банс-Корт, прошло меньше года.

Почему мне так повезло, в то время как другие на «Андорра стар» утонули всего за пару дней до отплытия «Дюнеры»? Почему я оказался одним из шести человек среди трех тысяч, которых отпустили на свободу в Австралии? И почему в Бомбее я единственный получил американскую визу и раздобыл билет? Мой брат Хельмут и тысячи человек застряли в Англии и других странах. Не странно ли, что я, уехав из Англии при таких обстоятельствах, не предвещавших ничего хорошего, теперь еду в США? Мне казалось, что по сравнению с прошлым будущее может быть только бледным.

Тогда мне казалось, что я потеряю свободу, если снова вернусь в нормальную семейную жизнь. Этого мне не хотелось. Перед восходом в последнее утро на лайнере я точно понял одно: я больше не буду школьником на попечении родителей. Я не собираюсь отказываться от независимости. Когда я попаду в Америку, я буду жить самостоятельно!

Глава 8 Америка

На рассвете 26 апреля 1941 года я поднялся на шлюпочную палубу. Солнце, еще за горизонтом позади нас, уже окрасило вершины нью-йоркской панорамы розовым светом — незабываемое зрелище. Небоскребы росли все выше, и скоро я увидел землю с двух сторон. Мы прошли мимо Санди-Хук, увидели статую Свободы и пристали в Хобокене напротив Манхэттена. Там на борт поднялся иммиграционный инспектор и, едва взглянув на мои документы, впустил меня в Соединенные Штаты.

Я искал Салли Симмс, чтобы поцеловать ее на прощание. С палубы я увидел моих родителей и дядю Ганса, которому тоже удалось выбраться из Германии. Наверное, они заметили меня раньше, чем я заметил их. Они казались такими маленькими в кучке людей у подножия трапа.

Я помахал родным, и тут меня нашли и окружили репортеры и фотографы, которым нужны были истории о войне, бедствиях и приключениях. В тот момент им не о чем было писать — не было никаких знаменательных событий. Британские ВВС выиграли Битву за Британию и бомбардировали Германию по ночам. В СССР немцы еще не вторглись. Соединенные Штаты мобилизовали свои вооруженные силы, одновременно ведя тупиковые переговоры с Японией.

А тут я, семнадцатилетний мальчишка, сам по себе, изгнанный из Германии, сначала привеченный в Англии, потом посаженный на тюремный корабль, который подвергся торпедной атаке, но не затонул. Странник и беженец, после лагеря в Австралии работавший в Индии и после нового путешествия по кишащим подлодками океанам оказавшийся на свободе в Америке. Такую историю читатели таблоидов не пропустят. Вопросам и вспышкам фотокамер не было конца.

Тем временем мои родители все ждали, когда смогут сказать мне «здравствуй». Наконец я добрался до них и сказал: «Привет, как вы тут?» — по-английски. Таким образом я им показал, что я уже не тот мальчик, с которым они попрощались меньше трех лет назад.

Я тут же заметил, что мать была слишком робка, разговаривая с носильщиками и таксистами. Еще больше меня раздражило, когда она сразу же стала требовать, чтобы я вел себя так же, как она. Не тогда же, но попозже я начал понимать, что жертвы нацистских преследований теряли уважение к самим себе. Многие из них, как и мои родители, выпрямили спину, только когда повторно сдали экзамен на занятие своей профессией, а на это часто требовалось время. Притом они плохо говорили по-английски, и из-за этой помехи их статус и самооценка падали еще ниже.