Очищение

— Так, значит, внук фермера, выращивавшего бараний горох, берет на себя смелость учить Сергия, что такое благородство?.. Следующий на очереди ты, Целер! — Тот, не шевелясь, смотрел перед собой, как солдат на параде. — Посмотри на него, — прошипел Катилина. — Типичный Метелл — они всегда процветают, что бы ни случилось. Но ты понимаешь, Цицерон, что в душе он тебя ненавидит и презирает. Все они так. У меня, по крайней мере, хватает духу говорить тебе это в лицо, а не шептаться у тебя за спиной. Сейчас они используют тебя, чтобы защитить свое богатство. Но как только ты сделаешь всю грязную работу, они все от тебя отвернутся. Если хочешь, можешь меня уничтожить — этим ты только приблизишь свой собственный конец.

Он развернулся на каблуках, оттолкнул братьев Секст и вышел из дома.

— Почему после него всегда остается запах серы? — спросил Цицерон.

— Ты думаешь, он отправится в изгнание?

— И такое возможно. Мне кажется, он сам не знает, что сделает в следующий момент. Он как животное — живет импульсами. Сейчас для нас главное оставаться настороже и сохранять бдительность — я в городе, а ты в стране.

— Завтра я отправлюсь с первыми лучами солнца. — Целер направился к двери, но остановился и повернулся к Цицерону. — Кстати, вся эта ерунда о том, что мы тебя презираем, — не верь этому, ты знаешь, что все это неправда.

— Я знаю, Целер, спасибо.

Цицерон улыбнулся — и сохранял улыбку на лице до тех пор, пока Целер не вышел из комнаты. Тогда она медленно сползла с его лица. Он опустился на ближайший стул и вытянул руки ладонями кверху, с удивлением рассматривая их, как будто никогда не видел, как они трясутся.

IX

На следующий день взволнованный Квинт явился к Цицерону с копией письма, которое было развешано около приемных трибунов. Оно было адресовано целому ряду известных сенаторов, таких, как Катулл, Цезарь и Лепид, и подписано Катилиной: «Не имея возможности бороться с группой врагов, выдвигающих против меня фальшивые обвинения, я уезжаю в изгнание в Мессалию. Уезжаю не потому, что виновен в ужасных преступлениях, в которых меня обвиняют, но для того, чтобы сохранить мир в Республике и избежать кровавой резни, которая, несомненно, последует в случае, если я буду защищаться. Я завещаю вам свою честь, а жену и семью передаю под вашу опеку. Прощайте!»

— Поздравляю тебя, брат, — сказал Квинт, похлопав Цицерона по спине. — Ты все-таки его дожал.

— А это точно?

— Точнее не бывает. Сегодня рано утром его видели уезжающим из города с небольшой группой сподвижников. Его дом закрыт и безлюден.

— И все-таки что-то мне во всем этом не нравится. Что-то здесь не то. — Цицерон заморгал и потянул себя за мочку уха.

— Катилина вынужден был уехать. Его отъезд равносилен признанию в совершении преступлений, в которых его обвиняют. Ты его победил. — Квинт, который бежал вверх по холму с хорошими вестями, обиделся на такую осторожность.

Медленно проходили дни, а о Катилине ничего не было слышно. Казалось, что на этот раз Квинт прав. Но, несмотря на это, Цицерон отказался ослабить режим комендантского часа в Риме: напротив, он принял еще больше предосторожностей. В сопровождении десятка охранников хозяин выехал из города, чтобы встретиться с Квинтом Метеллом, у которого все еще был военный империй, и попросил его отправиться в каблук Италии и занять там провинцию Апулия. Старик был разочарован, но Цицерон поклялся, что после этой его последней миссии ему будет гарантирован триумф, и Метелл — втайне радуясь тому, что у него появилось хоть какое-то занятие, — немедленно выступил в Апулию. Еще один бывший консул, тоже рассчитывающий на триумф, Марк Рекс, отправился на север Фезулы. Претор Помпей Руф, которому Цицерон доверял, отправился в Капую поднимать войско. В то же время Метелл Целер продолжал набирать армию в Пицениуме.

В это время военный вождь восставших, Манлий, прислал в Сенат послание: «Мы призываем богов и людей в свидетели, что взяли в руки оружие не для того, чтобы захватить страну и причинить зло ее жителям, а для того, чтобы защитить от зла себя. Мы бедные, несчастные люди — ростовщики своим поведением довели нас до того, что большинство из нас стало бездомными, нищими бродягами, потерявшими свое доброе имя». Манлий потребовал, чтобы долги, сделанные серебром (а таких долгов было большинство), были выплачены медью, при этом сама сумма долга должна была оставаться неизменной, — это сразу же уменьшало долги на три четверти. Цицерон предложил послать твердый ответ, что никакие переговоры невозможны до тех пор, пока мятежники не сложат оружие. Предложение прошло в Сенате, но на улицах многие шептались о том, что восставшие правы.