Очищение

По распоряжению консула, заключенных оставили там, где они провели прошедшую ночь. Цицерон объяснил это соображениями безопасности, но мне кажется, что ему просто тяжело было смотреть им в глаза. Заседание опять проходило в храме Конкордии, и на нем присутствовали все выдающиеся граждане Республики, за исключением Красса, который сказался больным. В действительности же он не хотел голосовать ни за, ни против смертной казни. Кроме того, он боялся обвинений со стороны присутствовавших: многие среди патрициев и всадников считали, что он тоже должен быть арестован. Цезарь же появился абсолютно спокойным и протолкался сквозь охранников, не обращая внимания на проклятия и угрозы. Он втиснулся на свое место на передней скамье, откинулся назад и вытянул ноги далеко в проход. Узкий череп Катона виднелся прямо напротив него: наклонив голову, стоик, как всегда, изучал отчеты казначейства. Было очень холодно. Двери в дальнем конце храма были настежь распахнуты для толпы наблюдателей, и по проходу мела заметная поземка. Изаурик надел пару старых серых перчаток, в зале раздавался кашель и шмыганье носов, а когда Цицерон встал, чтобы призвать собравшихся к порядку, из его рта исходил пар, как из кипящей кастрюли.

— Граждане, — торжественно начал он. — Это самое сложное заседание из всех, которые я помню. Мы собрались здесь, чтобы решить, что делать с преступниками, изменившими нашей Республике. Я считаю, что каждый из нас, кто хочет высказаться, должен это сделать. Сам я не собираюсь высказывать свое мнение. — Он поднял руку, чтобы прекратить возражения. — Никто не может обвинить меня в том, что в решении этой проблемы я не сыграл роль лидера. Но сейчас я хочу быть вашим слугой, и все, что бы вы ни решили, я обещаю выполнить. Я требую только, чтобы решение было вынесено сегодня, до того момента, как наступит ночь. Мы не можем откладывать его в долгий ящик. Наказание, каким бы оно ни было, должно быть быстрым. А теперь я даю слово Дециму Юнию Силану.

Привилегией вновь избранного консула было открывать дебаты, но я уверен, что в тот день Силан с удовольствием отказался бы от нее. До этого момента я не очень много рассказывал о Силане, отчасти из-за того, что я плохо его помню: в тот век гигантов он был карликом — уважаемым, серым, скучным, подверженным приступам болезни и хандры. Он никогда бы не выиграл выборы, если бы не амбиции и напор Сервилии, которая так хотела, чтобы у ее трех дочерей отец был консулом, что даже залезла в постель к Цезарю, чтобы обеспечить карьеру своего мужа. Бросая изредка нервные взгляды на переднюю скамью, на которой сидел человек, сделавший его консулом, он говорил о взаимоисключающих вещах: справедливости и сострадании, безопасности и свободе, о своей дружбе с Лентулом Сурой и ненависти к изменникам. Что он хотел этим сказать? Из его слов понять это было невозможно. Наконец Цицерон прямо спросил его, какое наказание он предлагает. Силан глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Смертную казнь, — ответил он наконец.

Сенат зашевелился, когда, наконец, были произнесены эти страшные слова. Следующим выступал Мурена. Тогда я понял, почему Цицерон предпочитал иметь его консулом во время кризиса. В нем была видна какая-то сила и надежность, когда он стоял, расставив ноги и положив руки на пояс.

— Я солдат, — сказал он. — И моя страна находится в состоянии войны. В провинциях убивают женщин и детей, жгут храмы, вытаптывают посевы, а сейчас наш проницательный консул выяснил, что такой же хаос должен был начаться и в столице. Если бы в своем лагере я поймал человека, который намеревался поджечь его и убить моих офицеров, я бы ни секунды не колебался и казнил бы его. Наказанием изменникам всегда должна быть смерть — и только смерть!

Цицерон продолжал вызывать одного бывшего консула за другим. Катулл сказал леденящую кровь речь о пожарах и кровопролитии и тоже выступил за смертную казнь; за нее же высказались братья Лукулл, Пизоний, Курий, Котта, Фигул, Волкаций, Сервилий, Торкватий и Лепид; даже двоюродный брат Цезаря Луций нехотя согласился с высшей мерой. Считая Силана и Мурену, четырнадцать человек в ранге консула выступали за смертную казнь. Ни один человек не выступил против. Единодушие было таким полным, что позже Цицерон сказал мне, что боялся, что его обвинят в манипуляциях выступавшими. После нескольких часов дискуссий, сводившихся к одному и тому же — к смертной казни, он встал и спросил, хочет ли кто-нибудь из сидящих в зале предложить что-то другое. Естественно, что все головы повернулись к Цезарю. Но первым на ноги вскочил бывший претор, Тиберий Клавдий Нерон. Он был одним из командиров Помпея во время войны с пиратами, и говорил он от имени своего командира.

— Куда мы так торопимся? Заговорщики надежно заперты и охраняются. Думаю, что мы должны пригласить Помпея Великого, для того чтобы он разобрался с Катилиной. Когда главарь будет повержен, мы не торопясь сможем решить, что делать с его прислужниками.

Когда Нерон закончил, Цицерон спросил:

— Кто-нибудь еще хочет выступить против немедленной казни?